Был в Древней Греции такой государственный деятель – Алкивиад. И была у него собака, очень красивая и дорогая. А самым красивым в собаке был хвост. Алкивиад его отрубил. Друзья сказали Алкивиаду, что все кругом жалеют собаку и ругают хозяина. Алкивиад усмехнулся:

Что ж, все складывается так, как я хочу. А я хочу, чтобы афиняне болтали именно об этом, иначе они будут говорить обо мне чего-нибудь похуже.

Когда Путин назначил начальника цеха Холманских полпредом, я решил что он (Путин, разумеется) – Алкивиад.

Пусть лучше россияне болтают об этом заводском придурке, чем обсуждают состав правительства.

Очень, надо сказать, антично и мудро. Кого, по правде говоря, волнуют эти полпреды? Я вот даже не знаю, кто у нас служит полпредом.

Когда Путин назначил министром культуры фальсификатора и плагиатора Мединского, я решил, что он (Путин, разумеется) что-то уж чересчур Алкивиад.

Все-таки министр – это вам не какой-то полпред. Назначить министром такого странного господина – это уже не собаке хвост отрубить, а, скажем, сжечь храм Артемиды Эфесской.

Но, если разобраться, кого волнует эта культура? Если когда-то кое-кто при слове "культура" хватался за пистолет, то нынче при слове "культура" хватаются разве что за валидол, да и то лишь отдельные обитатели питерских коммуналок. Действительно, пусть обсуждают вечно идущую последним пунктом культуру, чем чего-нибудь похуже.

Когда раскрыл рот новоназначенный министр образования с плутоватым лицом сантехника, я начал сомневаться в "теории Алкивиада". Для тех, кто не в курсе, поясняю, что министр Ливанов пообещал вдвое сократить количество бюджетных студентов. Тут уже не вопрос кухонных пересудов либеральной общественности, а заявление, задевающее за живое изрядное количество граждан. Студентов-бюджетников у нас 2,6 миллиона. А вместе с папами/мамами и бабушками/дедушками больше десятка.

Получается какая-то абсурдистская античность. Где Алкивиад не рубит хвост своей собаке, а напускает на Афины стаю бесхвостых собак-людоедов, которые в первый же день загрызают половину горожан.

Чего-то ты, Алкивиад Владимирыч загнул, - говорят друзья гаранта афинской конституции. – Оставшаяся половина горожан недовольна, да и те, кого загрызли, были не больно счастливы.
- Фигня, - говорит Алкивиад, - пусть лучше это обсуждают, иначе ведь найдут, сволочи, и похуже темы.
- Хуже вроде некуда, - говорят друзья.
- Вы меня еще плохо знаете, - отвечает мудрый государственный муж.

Кстати, Алкивиада, виновного лишь в незаконном купировании хвоста, афиняне подвергли остракизму, причем дважды. Остается в тысячный раз поразиться долготерпению нашего народа.

Все мои попытки найти разумное объяснение кадровой политике потерпели полный крах. Обещали кардинально обновить правительство. В итоге заменили министров на замминистров. Ну и присовокупили несколько новичков на ничего не значащие должности.

Говорят про продолжение прежнего курса. При этом никто знать не знает, что такое прежний курс. Осмелюсь предположить, что его вовсе не было.

Год назад президент Медведев сделал громкое заявление, что стране нужны не юристы, а инженеры. День назад министр образования Ливанов заявил, что инженеров стране "надо не так уж много". Так каким курсом идет наше образование? Что изменилось за текущий год, что инженеры вдруг стали не нужны? И кто теперь нужен? Снова юристы? Или министры? Или этой стране вообще на хрен никто не нужен?

Уверен, что никаких логических объяснений нету и быть не может. Пусть их выдумывают профессиональные политологи, раз уж Господь наказал их такой никчемной профессией.

Своими назначениями Путин никому ничего не показывает, не доказывает и не демонстрирует. И даже не пытается влепить пощечину общественному мнению, поскольку никакого общественного мнения для него не существует. Существует определенное количество людей и определенное количество должностей. В результате многолетней и многомудрой кадровой политики количество людей идеально соответствует количеству должностей. А потому и сама кадровая политика проста, как выстраданное желание главного героя "Пикника на обочине" Рэдрика Шухарта: "Пусть никто не уйдет обиженный!"

Впрочем, к нам с вами это не относится.

Глеб Сташков, специально для ЗАКС.Ру

О кра­со­те Алки­ви­а­да нет, пожа­луй, нуж­ды гово­рить осо­бо; заме­тим толь­ко, что все­гда, во вся­кую пору его жиз­ни, она была в пол­ном цве­те, сооб­щая маль­чи­ку, юно­ше, а затем взрос­ло­му мужу пре­лесть и оба­я­ние. Не то, чтобы, как утвер­ждал Эври­пид , все пре­крас­ное было пре­крас­но и осе­нью, но в при­ме­не­нии к Алки­ви­а­ду и немно­гим дру­гим это ока­за­лось вер­ным бла­го­да­ря счаст­ли­во­му сло­же­нию и кре­по­сти тела. Гово­рят, ему была на поль­зу даже кар­та­вость, при­да­вав­шая убеди­тель­ность и ред­кое изя­ще­ство непри­нуж­ден­ным речам. Об этой кар­та­во­сти упо­ми­на­ет и Ари­сто­фан в сти­хах, осме­и­ваю­щих Фео­ра:

И Архипп, насме­ха­ясь над сыном Алки­ви­а­да, вос­кли­ца­ет: « Вот он идет, этот нежен­ка, воло­ча по зем­ле гима­тий, и, чтобы как мож­но более похо­дить на отца,

И еще удач­нее - в виде ино­ска­за­ния:

В самом деле, доб­ро­воль­ные пожерт­во­ва­ния, щед­рость хоре­га, дары горо­ду, в пыш­но­сти кото­рых он не знал себе рав­ных, сла­ва пред­ков, сила сло­ва, кра­сота и кре­пость тела в соеди­не­нии с воин­ским опы­том и отва­гой застав­ля­ли афи­нян про­щать Алки­ви­а­ду все осталь­ное, отно­сить­ся к нему тер­пи­мо и вся­кий раз под­би­рать для его выхо­док самые мяг­кие назва­ния, име­нуя их то шут­ка­ми, то даже доб­ры­ми дела­ми. Так было, напри­мер, когда он запер у себя худож­ни­ка Ага­фар­ха и дер­жал до тех пор, пока тот не рас­пи­сал ему весь дом, а потом награ­дил и отпу­стил. Или когда уда­рил Таврея, сво­его сопер­ни­ка по хоре­гии, пытав­ше­го­ся отнять у него победу. Или когда выбрал себе одну из мелос­ских плен­ниц , при­жил с нею ребен­ка и вос­пи­тал его. Этот посту­пок назы­ва­ли в чис­ле дока­за­тельств Алки­ви­а­до­ва чело­ве­ко­лю­бия, забы­вая, одна­ко, о том, что он был глав­ным винов­ни­ком рез­ни на Мело­се, под­дер­жав пред­ло­же­ние о каз­ни всех муж­чин, спо­соб­ных носить ору­жие, и подав за него голос. Далее: Ари­сто­фонт напи­сал Немею , обни­маю­щую Алки­ви­а­да, кото­рый сидит у нее на коле­нях, и афи­няне спе­ши­ли полю­бо­вать­ся кар­ти­ной, гром­ко выра­жая свое вос­хи­ще­ние.

Но людям пожи­лым и это было не по душе: все это, твер­ди­ли они, отда­ет тиран­ни­ей и без­за­ко­ни­ем. И мно­гим каза­лось осно­ва­тель­ным мне­ние Архе­стра­та, гово­рив­ше­го, что двух Алки­ви­а­дов Гре­ция не вынес­ла бы. А когда одна­жды Тимон, чело­ве­ко­не­на­вист­ник, встре­тив Алки­ви­а­да, кото­рый после гром­ко­го успе­ха воз­вра­щал­ся из народ­но­го собра­ния в тор­же­ст­вен­ном сопро­вож­де­нии целой тол­пы почи­та­те­лей, не про­шел, по сво­е­му обык­но­ве­нию, мимо и не бро­сил­ся в сто­ро­ну, но напра­вил­ся пря­мо к нему, поздо­ро­вал­ся и ска­зал: « Моло­дец, сынок, рас­ти все выше и выше - гро­мад­ным злом вырас­тешь ты для них всех!» - кто засме­ял­ся, кто отве­тил бра­нью, но были и такие, кого эти сло­ва сму­ти­ли не на шут­ку. Вот до чего раз­но­ре­чи­вы были мне­ния об Алки­виа­де по при­чине непо­сто­ян­ства его нату­ры.

17. Еще при жиз­ни Перик­ла афи­няне меч­та­ли о захва­те Сици­лии, но за дело взя­лись лишь после его смер­ти и под пред­ло­гом помо­щи союз­ни­кам , при­тес­ня­е­мым Сира­ку­за­ми, вся­кий раз посы­ла­ли за море свои отряды, рас­чи­щая путь силам более вну­ши­тель­ным. До пре­де­ла, одна­ко, раз­жег в них это стрем­ле­ние лишь Алки­ви­ад, кото­рый убедил сограж­дан впредь дей­ст­во­вать не испо­д­воль, не посте­пен­но, но дви­нуть­ся на Сици­лию с боль­шим фло­том и попы­тать­ся сра­зу овла­деть ост­ро­вом. Он вну­шил наро­ду вели­кие надеж­ды, впро­чем, его соб­ст­вен­ные пла­ны и наме­ре­ния были еще вели­че­ст­вен­нее: если дру­гим Сици­лия пред­став­ля­лась целью и завер­ше­ни­ем похо­да, то Алки­ви­а­ду - не более чем нача­лом. В то вре­мя как Никий, счи­тая взя­тие Сира­куз труд­ным делом, уго­ва­ри­вал народ отка­зать­ся от это­го замыс­ла, Алки­ви­ад уже гре­зил Кар­фа­ге­ном и Афри­кой, за кото­ры­ми долж­ны были после­до­вать Ита­лия и Пело­пон­нес, а Сици­лию рас­це­ни­вал все­го лишь как при­ступ или путь к войне. Сво­и­ми упо­ва­ни­я­ми он быст­ро вооду­ше­вил и увлек моло­дых, ста­ри­ки рас­ска­зы­ва­ли им о чуде­сах и дико­вин­ках, кото­рые они увидят в похо­де, и повсюду в пале­страх и на полу­круж­ных ска­мьях во мно­же­стве соби­ра­лись люди, чер­ти­ли на пес­ке кар­ту ост­ро­ва, обо­зна­ча­ли место­по­ло­же­ние Афри­ки и Кар­фа­ге­на. Гово­рят, впро­чем, что фило­соф Сократ и аст­ро­лог Метон не жда­ли от это­го похо­да ниче­го хоро­ше­го для Афин: пер­вый, веро­ят­но, услы­шал пред­у­преж­де­ние сво­его все­гдаш­не­го гения , а Метон, то ли здра­вым рас­суж­де­ни­ем, то ли с помо­щью како­го-то гада­ния открыв гряду­щее и стра­шась его, при­ки­нул­ся безум­ным, схва­тил горя­щий факел и под­жег свой дом. Иные, прав­да, утвер­жда­ют, буд­то ника­кой игры в безу­мие не было, но что он про­сто спа­лил ночью свой дом, а утром явил­ся в Собра­ние и слез­но молил, во вни­ма­ние к тяж­кой беде, кото­рая его постиг­ла, осво­бо­дить от уча­стия в похо­де его сына. Эта прось­ба была ува­же­на и, таким обра­зом, он добил­ся сво­его, обма­нув сограж­дан.

18. Никия избра­ли стра­те­гом - вопре­ки его упор­ным отка­зам, и дале­ко не послед­ней при­чи­ной это­го неже­ла­ния при­нять власть, был его това­рищ по долж­но­сти. Одна­ко афи­няне реши­ли, что вой­на пой­дет удач­нее, если они отпра­вят в Сици­лию не одно­го лишь Алки­ви­а­да, но к его отва­ге при­со­еди­нят бла­го­ра­зу­мие Никия: дело в том, что тре­тий стра­тег, Ламах, несмот­ря на почтен­ные годы, выка­зы­вал в бою ничуть не мень­ше пыл­ко­сти и люб­ви к опас­но­стям, неже­ли сам Алки­ви­ад.

Когда обсуж­да­ли вопрос о чис­лен­но­сти вой­ска и о сред­ствах обес­пе­чить его всем необ­хо­ди­мым, Никий еще раз попы­тал­ся вме­шать­ся и пред­у­предить вой­ну. Алки­ви­ад воз­ра­зил ему, его мне­ние воз­об­ла­да­ло, и ора­тор Демо­страт внес пред­ло­же­ние дать стра­те­гам неогра­ни­чен­ные пол­но­мо­чия на вре­мя всей вой­ны, а так­же под­готов­ки к ней. Народ при­нял такое поста­нов­ле­ние, и все уже было гото­во к отплы­тию, если бы не дур­ные зна­ме­ния: как раз на те дни при­шел­ся празд­ник Адо­ни­са, когда жен­щи­ны повсюду выстав­ля­ют изо­бра­же­ния, напо­ми­наю­щие тру­пы покой­ных, и, под­ра­жая похо­рон­ным обрядам, бьют себя в грудь и поют погре­баль­ные пес­ни. Затем в одну ночь были изуро­до­ва­ны лица почти у всех изо­бра­же­ний Гер­ме­са , и тогда вспо­ло­ши­лись мно­гие даже сре­ди тех, кто в иных слу­ча­ях рав­но­душ­но встре­чал подоб­ные вести. Сна­ча­ла гово­ри­ли, буд­то кощун­ство учи­ни­ли корин­фяне, - ведь это они неко­гда осно­ва­ли и засе­ли­ли Сира­ку­зы и теперь, мол, с помо­щью злых пред­зна­ме­но­ва­ний ста­ра­ют­ся задер­жать афи­нян или даже заста­вить их отка­зать­ся от вой­ны. Народ, одна­ко, не поже­лал при­слу­шать­ся ни к подоб­ным объ­яс­не­ни­ям, ни к сло­вам тех, кто видел во всем этом не какое-то гроз­ное пред­ве­ща­ние, но самую обык­но­вен­ную пья­ную выход­ку рас­пу­щен­ных юнцов, кото­рые, захмелев, лег­ко пере­хо­дят от шуток к наг­лым бес­чин­ствам. С гне­вом и стра­хом узнав о слу­чив­шем­ся и видя в нем дей­ст­вия заго­вор­щи­ков, ста­вя­щих себе цели, куда более дале­кие, Совет и народ нача­ли стро­жай­шее рас­сле­до­ва­ние и соби­ра­лись мно­го раз под­ряд в тече­ние несколь­ких дней.

19. В это вре­мя Анд­рокл, один из вожа­ков тол­пы, при­вел несколь­ких рабов и мет­э­ков, кото­рые заяви­ли, что Алки­ви­ад и его дру­зья уро­до­ва­ли дру­гие ста­туи богов, а кро­ме того, под­ра­жа­ли на сво­их попой­ках тай­ным свя­щен­но­дей­ст­ви­ям. Донос­чи­ки утвер­жда­ли, буд­то какой-то Фео­дор разыг­ры­вал роль гла­ша­тая , Поли­ти­он - факе­ло­нос­ца, сам Алки­ви­ад - вер­хов­но­го жре­ца, а осталь­ные при­я­те­ли при этом при­сут­ст­во­ва­ли и назы­ва­ли друг дру­га миста­ми. Все это было изло­же­но в жало­бе, кото­рую Фес­сал, сын Кимо­на, подал на Алки­ви­а­да, обви­няя его в оскорб­ле­нии обе­их богинь. Народ был взбе­шен и про­кли­нал Алки­ви­а­да, Анд­рокл же (один из самых непри­ми­ри­мых его вра­гов) ста­рал­ся еще уси­лить все­об­щее него­до­ва­ние.

Сна­ча­ла Алки­ви­ад рас­те­рял­ся, но, узнав, что моря­ки, кото­рым пред­сто­я­ло пове­сти кораб­ли в Сици­лию, по-преж­не­му ему пре­да­ны и сухо­пут­ное вой­ско тоже, а гопли­ты из Аргоса и Ман­ти­неи, чис­лом тыся­ча, откры­то гово­рят, что лишь ради Алки­ви­а­да они согла­си­лись дви­нуть­ся в этот дале­кий, замор­ский поход и, если кто-нибудь взду­ма­ет его обидеть, они тут же повер­нут назад, - узнав об этом, он при­обо­д­рил­ся и гото­вил­ся в назна­чен­ный день про­из­не­сти речь в свою защи­ту, а вра­ги сно­ва пали духом, опа­са­ясь, как бы при­го­вор не ока­зал­ся слиш­ком мяг­ким, посколь­ку народ нуж­да­ет­ся в услу­гах Алки­ви­а­да. И вот, при­бег­нув к хит­ро­сти, они уго­ва­ри­ва­ют ора­то­ров, кото­рые, по обще­му мне­нию, не были вра­га­ми Алки­ви­а­да, одна­ко нена­виде­ли его ничуть не мень­ше, неже­ли те, кто не скры­вал сво­их чувств, высту­пить в Собра­нии и ска­зать, что неле­по пол­ко­вод­цу, обле­чен­но­му неогра­ни­чен­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми и постав­лен­но­му во гла­ве таких огром­ных сил, теперь, когда вой­ско уже собра­но и союз­ни­ки при­бы­ли, терять попусту вре­мя, пока изби­ра­ют судей и отме­ря­ют воду в часах. Пусть плы­вет в доб­рый час, а после окон­ча­ния вой­ны пусть воз­вра­тит­ся и дер­жит ответ перед теми же самы­ми зако­на­ми. Злой умы­сел, таив­ший­ся в этой отсроч­ке, не укрыл­ся от Алки­ви­а­да, и, вый­дя впе­ред, он заявил, что страш­ное это дело - быть послан­ным на вра­га во гла­ве гро­мад­но­го вой­ска, не сняв с себя обви­не­ний и наве­тов, без уве­рен­но­сти в буду­щем; он готов уме­реть, если не дока­жет сво­ей правоты, но если дока­жет ее и будет оправ­дан - то пой­дет на вра­га, не стра­шась кле­вет­ни­ков.

20. Но его дово­ды не были при­ня­ты во вни­ма­ние, он полу­чил при­каз вый­ти в пла­ва­ние и вме­сте с дву­мя дру­ги­ми стра­те­га­ми снял­ся с яко­ря, имея немно­гим менее ста соро­ка три­ер, пять тысяч сто гопли­тов, око­ло тыся­чи трех­сот луч­ни­ков, пращ­ни­ков и лег­ко воору­жен­ных пехо­тин­цев, а так­же все необ­хо­ди­мое сна­ря­же­ние и при­па­сы. Достиг­нув бере­га Ита­лии и взяв Регий, он пред­ло­жил това­ри­щам по долж­но­сти свой план воен­ных дей­ст­вий. Никий реши­тель­но воз­ра­жал про­тив это­го пла­на, Ламах одоб­рял его, и, пере­пра­вив­шись в Сици­лию, Алки­ви­ад занял Ката­ну, но ниче­го более сде­лать не успел: афи­няне при­сла­ли ему рас­по­ря­же­ние немед­лен­но явить­ся на суд.

Сна­ча­ла, как уже гово­ри­лось, про­тив Алки­ви­а­да были толь­ко шат­кие подо­зре­ния, осно­ван­ные на пока­за­ни­ях рабов и мет­э­ков. Но после его отъ­езда вра­ги воз­об­но­ви­ли свои напад­ки еще реши­тель­нее, при­пле­тая шутов­ские мисте­рии к над­ру­га­тель­ству над ста­ту­я­ми Гер­ме­са, слов­но и то и дру­гое - плод еди­но­го заго­во­ра, цель кое­го - мятеж и государ­ст­вен­ный пере­во­рот; все, хоть сколь­ко-нибудь при­част­ные к это­му делу, были без пред­ва­ри­тель­но­го рас­сле­до­ва­ния бро­ше­ны в тюрь­му, и народ теперь доса­до­вал, что своевре­мен­но не пре­дал Алки­ви­а­да суду и не пока­рал его за такие страш­ные пре­ступ­ле­ния. Нена­висть к нему обра­ти­лась про­тив его дру­зей, род­ст­вен­ни­ков и близ­ких, кото­рым слу­чи­лось тогда быть в Афи­нах. Изоб­ли­чи­те­лей Фукидид не назы­ва­ет, но дру­гие писа­те­ли назы­ва­ют Дио­клида и Тев­к­ра; меж­ду про­чим эти име­на упо­ми­на­ет и коми­че­ский поэт Фри­них в сле­дую­щих сти­хах:

Одна­ко ниче­го надеж­но­го и досто­вер­но­го донос­чи­ки пока­зать не смог­ли. Один из них на вопрос, как он узнал осквер­ни­те­лей герм в лицо, отве­тил: « При све­те луны» , - и жесто­чай­шим обра­зом про­счи­тал­ся, посколь­ку все про­ис­хо­ди­ло в послед­ний день ста­ро­го меся­ца. Сре­ди людей здра­во­мыс­ля­щих это вызва­ло заме­ша­тель­ство, одна­ко в гла­зах наро­да даже подоб­ная несу­ра­зи­ца не лиши­ла обви­не­ний убеди­тель­но­сти, и афи­няне с преж­ним рве­ни­ем хва­та­ли и бро­са­ли в тюрь­му каж­до­го, на кого посту­пал донос.

21. Сре­ди заклю­чен­ных в око­вы и нахо­див­ших­ся под стра­жей в ожида­нии суда был ора­тор Андо­кид , род кото­ро­го исто­рик Гел­ла­ник воз­во­дит к само­му Одис­сею. Этот Андо­кид и вооб­ще-то счи­тал­ся нена­вист­ни­ком наро­да и при­вер­жен­цем оли­гар­хии, но тут глав­ной при­чи­ною пав­ших на него подо­зре­ний в кощун­стве было огром­ное изо­бра­же­ние Гер­ме­са под­ле его дома, воз­двиг­ну­тое филой Эге­идой: из чис­ла немно­гих, самых зна­ме­ни­тых в Афи­нах, герм лишь эта одна, пожа­луй, оста­лась невреди­мой. По этой при­чине она еще и теперь зовет­ся « Андо­кидо­вой» вопре­ки высе­чен­ной на ней над­пи­си. В тюрь­ме сре­ди аре­сто­ван­ных по тому же делу, Андо­кид бли­же все­го сошел­ся и подру­жил­ся с неким Тиме­ем, чело­ве­ком гораздо менее извест­ным, но на ред­кость умным и реши­тель­ным. Он сове­ту­ет Андо­киду ого­во­рить себя само­го и еще несколь­ких чело­век. Ведь народ за чисто­сер­деч­ное при­зна­ние осо­бым реше­ни­ем обе­щал непри­кос­но­вен­ность, меж­ду тем как исход суда, неяс­ный для всех обви­ня­е­мых без изъ­я­тия, самым гроз­ным и страш­ным будет для людей знат­ных. Луч­ше спа­стись, воз­ведя на себя напрас­ли­ну, чем уме­реть позор­ною смер­тью, так и не изба­вив­шись от это­го ужас­но­го обви­не­ния. Нако­нец, того же тре­бу­ют и сооб­ра­же­ния обще­го бла­га: ценою жиз­ни немно­гих и к тому же сомни­тель­ных лич­но­стей будет спа­се­но от гне­ва тол­пы мно­же­ство без­упреч­но порядоч­ных людей. Так убеж­дал и уго­ва­ри­вал Тимей Андо­кида, и тот согла­сил­ся: доне­ся на себя и на дру­гих, он полу­чил обе­щан­ное про­ще­ние, а все назван­ные им, кро­ме тех, кому уда­лось бежать, были каз­не­ны. Чтобы вну­шить дове­рие к сво­им сло­вам, Андо­кид сре­ди про­чих ука­зал и на соб­ст­вен­ных рабов.

Но народ не успо­ка­и­вал­ся - ско­рее, напро­тив, рас­пра­вив­шись с осквер­ни­те­ля­ми герм, он всей силою сво­ей яро­сти - теперь слов­но осво­бо­див­шей­ся от забот - обру­шил­ся на Алки­ви­а­да. В кон­це кон­цов, за ним отпра­ви­ли « Сала­ми­нию» , стро­го-настро­го запре­тив, одна­ко, при­ме­нять наси­лие: послан­ным над­ле­жа­ло в сдер­жан­ных выра­же­ни­ях пред­ло­жить Алки­ви­а­ду сле­до­вать за ними, чтобы пред­стать перед судом и оправ­дать­ся. Афи­няне опа­са­лись вол­не­ний в вой­ске, сто­яв­шем на вра­же­ской зем­ле, или даже мяте­жа, вызвать кото­рый Алки­ви­а­ду, при жела­нии было бы нетруд­но. И в самом деле, после его отъ­езда вои­ны при­шли в уны­ние, пред­чув­ст­вуя, что под коман­до­ва­ни­ем Никия вой­на затя­нет­ся надол­го - каза­лось, стре­ка­ло, понуж­дав­шее всех и каж­до­го к реши­тель­ным дей­ст­ви­ям, исчез­ло; оста­вал­ся, прав­да, Ламах, чело­век воин­ст­вен­ный и храб­рый, но бед­ность лиша­ла его како­го бы то ни было веса и вли­я­ния.

22. Гото­вясь к отплы­тию, Алки­ви­ад успел вырвать из рук афи­нян Мес­се­ну. Сре­ди мес­сен­цев были люди, гото­вые сдать город; зная всех напе­ре­чет, Алки­ви­ад выдал их сто­рон­ни­кам сира­ку­зян и рас­стро­ил все дело. В Фури­ях, сой­дя с три­е­ры, он скрыл­ся, и все поис­ки ни к чему не при­ве­ли. Кто-то узнал его и спро­сил: « Неуже­ли ты не веришь родине, Алки­ви­ад?» « Отче­го же, - воз­ра­зил он, - верю во всем, кро­ме лишь тех слу­ча­ев, когда дело каса­ет­ся моей жиз­ни: тут я даже род­ной мате­ри не пове­рю - ведь и она по ошиб­ке может поло­жить чер­ный каме­шек вме­сто бело­го» . Впо­след­ст­вии, услы­шав, что афи­няне при­го­во­ри­ли его к смер­ти, Алки­ви­ад вос­клик­нул: « А я дока­жу им, что я еще жив!» .

Жало­ба, насколь­ко мне извест­но, была состав­ле­на в сле­дую­щих выра­же­ни­ях: « Фес­сал, сын Кимо­на, из дема Лаки­а­ды, обви­ня­ет Алки­ви­а­да, сына Кли­ния, из дема Скам­бо­ниды, в том, что он нанес оскорб­ле­ние боги­ням Демет­ре и Коре: в сво­ем доме на гла­зах у това­ри­щей он под­ра­жал тай­ным свя­щен­но­дей­ст­ви­ям, обла­чен­ный в сто­лу , в какую обле­ка­ет­ся вер­хов­ный жрец, когда явля­ет свя­ты­ни, и себя име­но­вал вер­хов­ным жре­цом, Поли­ти­о­на - факе­ло­нос­цем, Фео­до­ра из дема Фегея - гла­ша­та­ем, осталь­ных же при­я­те­лей назы­вал миста­ми и эпо­пта­ми - вопре­ки зако­нам и уста­нов­ле­ни­ям эвмол­пидов, кери­ков и элев­син­ских жре­цов» . Алки­ви­ад был осуж­ден заоч­но, его иму­ще­ство кон­фис­ко­ва­но, а сверх того было при­ня­то допол­ни­тель­ное реше­ние, обя­зы­ваю­щее всех жре­цов и жриц пре­дать его про­кля­тию; гово­рят, что лишь Феа­но́ , дочь Мено­на, из дема Аграв­лы не под­чи­ни­лась это­му реше­нию, заявив, что она посвя­ще­на в сан для бла­го­сло­ве­ний, а не для про­кля­тий.

23. Пока при­ни­ма­лись эти реше­ния и выно­сил­ся при­го­вор, Алки­ви­ад успел бежать из Фурий в Пело­пон­нес и сна­ча­ла задер­жал­ся в Арго­се, но затем, боясь вра­гов и окон­ча­тель­но рас­про­стив­шись с надеж­дою на воз­вра­ще­ние в оте­че­ство, послал в Спар­ту гон­ца с прось­бой о лич­ной непри­кос­но­вен­но­сти и надеж­ном убе­жи­ще, суля за это одол­же­ния и услу­ги куда более зна­чи­тель­ные, неже­ли тот ущерб, кото­рый он нанес спар­тан­цам, будучи их про­тив­ни­ком. Полу­чив все необ­хо­ди­мые заве­ре­ния и вновь испол­нив­шись бод­ро­сти, он при­ехал в Лакеде­мон, был радуш­но встре­чен и преж­де все­го, видя, что спар­тан­цы мед­лят с помо­щью сира­ку­зя­нам, убедил их и чуть ли не заста­вил отпра­вить в Сици­лию отряд во гла­ве с Гилип­пом, чтобы сло­мить силы выса­див­ших­ся там афи­нян; далее, послу­шав­шись его сове­тов, спар­тан­цы воз­об­но­ви­ли воен­ные дей­ст­вия про­тив Афин в самой Гре­ции и, нако­нец, обнес­ли сте­на­ми Деке­лею , и это было страш­нее все­го про­че­го: ника­кой дру­гой удар не мог обес­си­лить род­ной город Алки­ви­а­да столь же непо­пра­ви­мо.

Снис­кав доб­рую сла­ву этой даль­но­вид­но­стью государ­ст­вен­но­го мужа, ничуть не мень­шее вос­хи­ще­ние вызы­вал он и сво­ею част­ной жиз­нью: чисто спар­тан­ски­ми при­выч­ка­ми и замаш­ка­ми он окон­ча­тель­но пле­нил народ, кото­рый, видя, как корот­ко он остри­жен, как купа­ет­ся в холод­ной воде, ест ячмен­ные лепеш­ки и чер­ную похлеб­ку, про­сто не мог пове­рить, что этот чело­век дер­жал когда-то в доме пова­ра, ходил к тор­гов­цу бла­го­во­ни­я­ми или хоть паль­цем касал­ся милет­ско­го пла­ща. И вер­но, сре­ди мно­гих его спо­соб­но­стей было, гово­рят, и это искус­ство улав­ли­вать людей в свои сети, при­но­рав­ли­ва­ясь к чужим обы­ча­ям и поряд­кам. Стре­ми­тель­но­стью сво­их пре­вра­ще­ний он остав­лял поза­ди даже хаме­лео­на: к тому же хаме­ле­он, как рас­ска­зы­ва­ют, спо­со­бен при­нять вся­кую окрас­ку, кро­ме белой, тогда как Алки­ви­ад, видел ли он вокруг доб­рые при­ме­ры или дур­ные, с оди­на­ко­вой лег­ко­стью под­ра­жал и тем и дру­гим: в Спар­те он не выхо­дил из гим­на­сия, был непри­тя­за­те­лен и угрюм, в Ионии - изне­жен, сла­сто­лю­бив, бес­пе­чен, во Фра­кии бес­про­буд­но пьян­ст­во­вал, в Фес­са­лии не сле­зал с коня, при дво­ре сатра­па Тис­са­фер­на в рос­ко­ши, спе­си и пыш­но­сти не усту­пал даже пер­сам, и не то, чтобы он без малей­ших уси­лий изме­нял под­лин­ную свою при­ро­ду и пре­об­ра­зо­вы­вал­ся на любой лад в душе, отнюдь нет, но когда он заме­чал, что, сле­дуя сво­им наклон­но­стям, он рис­ку­ет вызвать неудо­воль­ст­вие тех, кто его окру­жа­ет, он вся­кий раз укры­вал­ся за любою личи­ною, какая толь­ко мог­ла прий­тись им по вку­су.

Как бы то ни было, но увидев его в Лакеде­моне и судя лишь по внеш­но­сти, каж­дый ска­зал бы:

но вос­пи­тан­ный самим Ликур­гом; одна­ко при­глядев­шись к его истин­ным стра­стям и поступ­кам, вскри­чал бы:

Он совра­тил Тимею, жену царя Агида, кото­рый был с вой­ском за пре­де­ла­ми Лакеде­мо­на, и та забе­ре­ме­не­ла от него, и даже не скры­ва­ла это­го; она роди­ла маль­чи­ка и дала ему имя Лео­ти­хида, но у себя, в кру­гу подруг и слу­жа­нок, шепотом зва­ла мла­ден­ца Алки­ви­а­дом - так вели­ка была ее любовь! А сам Алки­ви­ад, посме­и­ва­ясь, гово­рил, что сде­лал это не из дерз­ко­го озор­ства и не по вожде­ле­нию, но толь­ко ради того, чтобы Спар­тою пра­ви­ли его потом­ки. Мно­гие рас­ска­зы­ва­ли Агиду об этом бес­чин­стве, но надеж­ней­шим свиде­те­лем ока­за­лось для него само вре­мя: одна­жды ночью, испу­ган­ный зем­ле­тря­се­ни­ем, Агид выбе­жал из опо­чи­валь­ни супру­ги и с тех пор не спал с нею целых десять меся­цев, а Лео­ти­хид появил­ся на свет как раз после это­го сро­ка, и Агид отка­зал­ся при­знать его сво­им сыном. По этой при­чине Лео­ти­хид впо­след­ст­вии лишил­ся пра­ва на пре­стол.

24. После пора­же­ния афи­нян в Сици­лии хиос­цы, лес­бос­цы и граж­дане Кизи­ка одно­вре­мен­но отряди­ли к лакеде­мо­ня­нам посоль­ства для пере­го­во­ров о пере­хо­де на их сто­ро­ну. За лес­бос­цев хода­тай­ст­во­ва­ли бео­тий­цы, прось­бы из Кизи­ка под­дер­жи­вал Фар­на­баз, но лакеде­мо­няне, послу­шав Алки­ви­а­да, реши­ли преж­де все­го ока­зать помощь хиос­цам. Алки­ви­ад и сам отпра­вил­ся в пла­ва­ние, скло­нил к мяте­жу почти всю Ионию и вме­сте со спар­тан­ски­ми вое­на­чаль­ни­ка­ми при­чи­нил афи­ня­нам огром­ный урон. Меж­ду тем Агид, кото­рый зата­ил к нему нена­висть, не про­стив бес­че­стия жены, теперь начал еще завидо­вать его сла­ве, ибо вся­кое начи­на­ние, вся­кий успех мол­ва при­пи­сы­ва­ла Алки­ви­а­ду. Да и сре­ди про­чих спар­тан­цев самые могу­ще­ст­вен­ные и често­лю­би­вые уже тяго­ти­лись Алки­ви­а­дом, тоже завидуя ему. По их насто­я­нию вла­сти дали при­каз умерт­вить Алки­ви­а­да.

Алки­ви­ад тай­но про­ведал об этом и, боясь за свою жизнь, по-преж­не­му дей­ст­во­вал заод­но с лакеде­мо­ня­на­ми, но одно­вре­мен­но при­ла­гал все уси­лия к тому, чтобы не попасть­ся им в руки. В кон­це кон­цов, он бежал под защи­ту пер­сид­ско­го сатра­па Тис­са­фер­на. Он быст­ро занял самое высо­кое поло­же­ние при его дво­ре: ум и пора­зи­тель­ная изво­рот­ли­вость Алки­ви­а­да вос­хи­ща­ли вар­ва­ра, кото­рый и сам не был прост, но отли­чал­ся низ­ким нра­вом и склон­но­стью к поро­ку. Да и вооб­ще чары еже­днев­но­го обще­ния с ним были так силь­ны, что ника­кая нату­ра не мог­ла остать­ся неза­тро­ну­той ими, ника­кая воля не мог­ла им про­ти­вить­ся и даже те, кто боял­ся Алки­ви­а­да и ему завидо­вал, испы­ты­ва­ли при встре­че с ним какое-то непо­нят­ное удо­воль­ст­вие, радост­ный подъ­ем. Вот так и Тис­са­ферн: от при­ро­ды сви­ре­пый и в нена­ви­сти к гре­кам не знав­ший себе рав­ных сре­ди пер­сов, он до такой сте­пе­ни под­дал­ся на обхо­ди­тель­ность Алки­ви­а­да, что даже пре­взо­шел его в ответ­ных любез­но­стях. Самый пре­крас­ный из сво­их садов, изоби­ло­вав­ший полез­ны­ми для здо­ро­вья вода­ми и лужай­ка­ми, с при­ю­та­ми для отды­ха и места­ми для уве­се­ле­ний, убран­ны­ми истин­но по-цар­ски, он велел впредь име­но­вать « Алки­ви­а­до­вым» . И все назы­ва­ли его так в тече­ние мно­гих и мно­гих лет.

25. Итак, разо­рвав отно­ше­ния с веро­лом­ны­ми спар­тан­ца­ми и стра­шась Агида, Алки­ви­ад ста­рал­ся уро­нить и очер­нить сво­их быв­ших дру­зей в гла­зах Тис­са­фер­на; он не сове­то­вал помо­гать им столь же усерд­но, как преж­де, и окон­ча­тель­но губить Афи­ны, но, ску­по отме­ряя необ­хо­ди­мые сред­ства, посте­пен­но загнать оба наро­да в тупик, и тогда, изну­рив и обес­си­лив друг дру­га, они покор­но скло­нят­ся перед вели­ким царем. Тис­са­ферн охот­но сле­до­вал его сове­там и так откры­то свиде­тель­ст­во­вал ему свою при­язнь и вос­хи­ще­ние, что на Алки­ви­а­да направ­ле­ны были взо­ры обо­их враж­деб­ных гре­че­ских ста­нов. Афи­няне, тер­пя бед­ст­вие за бед­ст­ви­ем, теперь рас­ка­и­ва­лись в сво­ем при­го­во­ре, но и Алки­ви­ад мучил­ся тре­во­гою, как бы город не погиб и сам он не ока­зал­ся во вла­сти лакеде­мо­нян - лютых сво­их вра­гов.

В то вре­мя почти все силы афи­нян были сосре­дото­че­ны на Само­се: выхо­дя оттуда в пла­ва­ние, они вновь при­во­ди­ли к покор­но­сти вос­став­шие горо­да или защи­ща­ли свои вла­де­ния. Как бы там ни было, а на море они мог­ли еще поме­рять­ся сила­ми с непри­я­те­лем, но боя­лись Тис­са­фер­на и ста пяти­де­ся­ти фини­кий­ских три­ер, кото­рые, по слу­хам, долж­ны были вско­ре появить­ся и с при­бы­ти­ем кото­рых вся­кая надеж­да на спа­се­ние для Афин была бы поте­ря­на. Узнав об этом, Алки­ви­ад тай­но отправ­ля­ет гон­ца на Самос к афин­ским пред­во­ди­те­лям и обна­де­жи­ва­ет их изве­сти­ем, что готов пре­до­ста­вить им рас­по­ло­же­ние Тис­са­фер­на - в уго­ду не тол­пе, кото­рой он нисколь­ко не дове­ря­ет, но луч­шим людям, коль ско­ро они отва­жат­ся, дока­зав свою реши­мость и сми­рив раз­нуздан­ность наро­да, взять дело спа­се­ния государ­ства в соб­ст­вен­ные руки. Пред­ло­же­ние Алки­ви­а­да было встре­че­но с вос­тор­гом, и лишь один из стра­те­гов, Фри­них из дема Дира­ды, высту­пил про­тив него, подо­зре­вая (и не оши­ба­ясь в сво­их подо­зре­ни­ях!), что Алки­ви­ад так же рав­но­ду­шен к оли­гар­хии, как и к демо­кра­тии и про­сто ищет путей к воз­вра­ще­нию, а пото­му кле­ве­тою на народ ста­ра­ет­ся выиг­рать во мне­нии самых могу­ще­ст­вен­ных граж­дан. Но суж­де­ние Фри­ни­ха было отверг­ну­то, а его враж­да к Алки­ви­а­ду ста­ла для всех оче­вид­ной, и тогда он тай­но изве­стил обо всем слу­чив­шем­ся Астио­ха, коман­дую­ще­го вра­же­ским фло­том, сове­туя ему осте­ре­гать­ся Алки­ви­а­да, а еще луч­ше - схва­тить это­го дву­руш­ни­ка. Но пре­да­тель не знал, что всту­па­ет в пере­го­во­ры с пре­да­те­лем: боясь Тис­са­фер­на и видя, в какой чести у него Алки­ви­ад, Астиох рас­ска­зал обо­им о посла­нии Фри­ни­ха. Алки­ви­ад немед­лен­но отпра­вил на Самос сво­их людей, обви­няя Фри­ни­ха в измене. Все были воз­му­ще­ны и еди­но­душ­но обру­ши­лись на Фри­ни­ха, а тот, не видя ино­го выхо­да, попы­тал­ся испра­вить одно зло дру­гим - еще боль­шим. И вот он сно­ва посы­ла­ет Астио­ху пись­мо, корит его за донос, но все же обе­ща­ет пре­дать в его руки суда и вой­ско афи­нян. Одна­ко веро­лом­ство Фри­ни­ха не при­чи­ни­ло афи­ня­нам вреда, бла­го­да­ря ответ­но­му веро­лом­ству Астио­ха, кото­рый и на этот раз доло­жил Алки­ви­а­ду о дей­ст­ви­ях Фри­ни­ха. Послед­ний, пред­видя воз­мож­ность ново­го обви­не­ния со сто­ро­ны Алки­ви­а­да, решил его опе­ре­дить и сам объ­явил афи­ня­нам, что непри­я­тель гото­вит удар с моря, а пото­му пред­ла­гал не отхо­дить от кораб­лей и укре­пить лагерь. Афи­няне так и сде­ла­ли, и когда в раз­гар работ сно­ва полу­чи­ли вести от Алки­ви­а­да, пре­до­сте­ре­гав­ше­го их про­тив Фри­ни­ха, кото­рый-де наме­рен выдать вра­гу сто­ян­ку на Само­се, они не дали веры его сло­вам, счи­тая, что Алки­ви­ад, во всех подроб­но­стях знаю­щий пла­ны и наме­ре­ния пер­сов, про­сто-напро­сто зло­употреб­ля­ет сво­ею осве­дом­лен­но­стью, чтобы окле­ве­тать Фри­ни­ха. Но неко­то­рое вре­мя спу­стя Гер­мон, один из погра­нич­ных страж­ни­ков, зако­лол Фри­ни­ха на пло­ща­ди кин­жа­лом, и тут афи­няне, учи­нив судеб­ное рас­сле­до­ва­ние, посмерт­но при­зна­ли Фри­ни­ха винов­ным в измене, а Гер­мо­на и его сообщ­ни­ков награ­ди­ли вен­ка­ми.

26. Вслед за тем сто­рон­ни­ки Алки­ви­а­да на Само­се одер­жи­ва­ют верх и посы­ла­ют в Афи­ны Писанд­ра с нака­зом под­гото­вить государ­ст­вен­ный пере­во­рот - убедить самых вли­я­тель­ных граж­дан уни­что­жить демо­кра­тию и взять власть в свои руки: на этих-де усло­ви­ях Алки­ви­ад вызвал­ся доста­вить афи­ня­нам друж­бу и под­держ­ку Тис­са­фер­на. Таков был пред­лог и повод для уста­нов­ле­ния оли­гар­хии. Но когда так назы­вае­мые « пять тысяч» (на самом деле их было все­го четы­ре­ста чело­век) дей­ст­ви­тель­но при­шли к вла­сти, они и думать забы­ли об Алки­виа­де и про­дол­жа­ли вести вой­ну слиш­ком вяло - то ли не дове­ряя сограж­да­нам, кото­рые никак не мог­ли свык­нуть­ся с пере­ме­ною прав­ле­ния, то ли рас­счи­ты­вая, что спар­тан­цы, все­гдаш­ние при­вер­жен­цы оли­гар­хии, обна­ру­жат теперь бо́ льшую уступ­чи­вость. В самом горо­де народ волей-нево­лей сохра­нял спо­кой­ст­вие: нема­лое чис­ло откры­тых про­тив­ни­ков четы­рех­сот было каз­не­но, и это дер­жа­ло в стра­хе осталь­ных. Но те граж­дане, что сто­я­ли на Само­се, узнав о про­ис­шед­шем, воз­му­ти­лись и поста­но­ви­ли немед­лен­но плыть в Пирей; они посла­ли за Алки­ви­а­дом, про­воз­гла­си­ли его стра­те­гом и пору­чи­ли ему вести их про­тив тиран­нов. Но Алки­ви­ад - в отли­чие от мно­гих дру­гих, неожидан­но воз­ве­ли­чен­ных мило­стью тол­пы, - отнюдь не счи­тал себя обя­зан­ным с пер­вой же мину­ты бес­пре­ко­слов­но под­чи­нять­ся и ни в чем не про­ти­во­ре­чить жела­ни­ям тех, кто из ски­таль­ца и изгнан­ни­ка пре­вра­тил его в стра­те­га и отдал ему под коман­ду столь­ко судов и такую огром­ную воен­ную силу; напро­тив, как и подо­ба­ло вели­ко­му пол­ко­вод­цу, он вос­про­ти­вил­ся реше­ни­ям, кото­рые были под­ска­за­ны гне­вом, не поз­во­лил совер­шить­ся ошиб­ке и тем спас государ­ство от неми­ну­е­мой гибе­ли. В самом деле, если бы флот ушел тогда к сво­им бере­гам, для про­тив­ни­ка немед­лен­но откры­лась бы воз­мож­ность без боя завла­деть всей Иони­ей, Гел­лес­пон­том и ост­ро­ва­ми, меж тем как афи­няне сра­жа­лись бы с афи­ня­на­ми, при­ведя вой­ну в сте­ны род­но­го горо­да. Поме­шал это­му глав­ным обра­зом Алки­ви­ад, кото­рый не толь­ко уго­ва­ри­вал и уве­ще­вал тол­пу, но и обра­щал­ся ко мно­гим вои­нам в отдель­но­сти - с моль­бою к одним, к дру­гим с пори­ца­ни­ем. Его под­дер­жи­вал Фра­си­бул из дема Сти­рия - и сво­им при­сут­ст­ви­ем и могу­чим кри­ком: гово­рят, что этот Фра­си­бул был самым голо­си­стым сре­ди афи­нян.

А вот дру­гое бла­го­де­я­ние, ока­зан­ное Алки­ви­а­дом оте­че­ству: пообе­щав, что послан­ные царем фини­кий­ские суда, кото­рых ожида­ют спар­тан­цы, либо ока­жут под­держ­ку афи­ня­нам, либо, по край­ней мере, не соеди­нят­ся с фло­том лакеде­мо­нян, он поспеш­но вышел в море, и, хотя эти кораб­ли уже появи­лись в виду Аспен­да, Тис­са­ферн не пустил их даль­ше, обма­нув надеж­ды спар­тан­цев. В том, что фини­кий­цы повер­ну­ли назад, обе сто­ро­ны вини­ли Алки­ви­а­да, и осо­бен­но горя­чо - лакеде­мо­няне: они были уве­ре­ны, что он вну­шил вар­ва­ру мысль спо­кой­но ждать, пока гре­ки сами истре­бят друг дру­га. И вер­но, при­со­еди­не­ние такой силы к одной из сто­рон для вто­рой, без вся­ко­го сомне­ния, озна­ча­ло бы конец мор­ско­го вла­ды­че­ства.

27. Вско­ре после это­го власть четы­рех­сот была низ­верг­ну­та, при­чем дру­зья Алки­ви­а­да рев­ност­но помо­га­ли сто­рон­ни­кам демо­кра­тии. Граж­дане выска­зы­ва­ли жела­ние и даже тре­бо­ва­ли, чтобы Алки­ви­ад вер­нул­ся, но тот счи­тал, что воз­вра­щать­ся надо не с пусты­ми рука­ми, не жало­стью и мило­стью тол­пы, но с подви­га­ми, со сла­вою. Поэто­му, с немно­ги­ми кораб­ля­ми поки­нув Самос, он напра­вил­ся сна­ча­ла в сто­ро­ну Коса и Книда. Там он узнал, что спар­та­нец Мин­дар идет со всем фло­том к Гел­лес­пон­ту, а афи­няне гонят­ся за ним, и сра­зу же поспе­шил на под­мо­гу стра­те­гам. По счаст­ли­вой слу­чай­но­сти он подо­спел со сво­и­ми восем­на­дца­тью три­е­ра­ми в решаю­щий момент сра­же­ния при Абидо­се. Оже­сто­чен­ный бой, в кото­ром при­ни­ма­ли уча­стие все суда, шел с пере­мен­ным успе­хом и затя­нул­ся до вече­ра. Появ­ле­ние Алки­ви­а­да про­из­ве­ло пона­ча­лу лож­ное впе­чат­ле­ние на обе сто­ро­ны: вра­ги вос­пря­ну­ли духом, афи­няне при­шли в заме­ша­тель­ство. Но над суд­ном коман­дую­ще­го быст­ро под­нял­ся дру­же­ст­вен­ный сиг­нал, и тот­час вновь при­быв­шие уда­ри­ли на пело­пон­нес­цев, кото­рые уже побеж­да­ли и пре­сле­до­ва­ли про­тив­ни­ка. Теперь в бег­ство обра­ти­лись спар­тан­цы, Алки­ви­ад гнал их все бли­же к бере­гу и, неот­ступ­но тес­ня, нано­сил судам про­бо­и­ну за про­бо­и­ной, а мат­ро­сы спа­са­лись вплавь под защи­тою пехоты Фар­на­ба­за, кото­рая бро­си­лась им на выруч­ку и пыта­лась с суши отсто­ять гиб­ну­щие суда. В кон­це кон­цов, захва­тив трид­цать вра­же­ских судов и отбив все свои кораб­ли, афи­няне поста­ви­ли тро­фей.

После столь бли­ста­тель­но­го успе­ха Алки­ви­а­ду не тер­пе­лось покра­со­вать­ся перед Тис­са­фер­ном, и вот, с подар­ка­ми и под­но­ше­ни­я­ми, в сопро­вож­де­нии при­ли­че­ст­ву­ю­щей пол­ко­вод­цу сви­ты, он отпра­вил­ся к сатра­пу. Но дела обер­ну­лись совсем не так, как он ожидал: Тис­са­ферн, кото­рый уж дав­но был у лакеде­мо­нян на дур­ном сче­ту, теперь, опа­са­ясь цар­ской неми­ло­сти, решил, что Алки­ви­ад явил­ся очень своевре­мен­но, схва­тил его и запер в тюрь­му в Сар­дах, наде­ясь посред­ст­вом это­го неспра­вед­ли­во­го поступ­ка очи­стить себя от всех преж­них обви­не­ний.

28. Но спу­стя трид­цать дней Алки­ви­ад раздо­был откуда-то коня, вырвал­ся из-под стра­жи и бежал в Кла­зо­ме­ны. Там он накле­ве­тал на Тис­са­фер­на, буд­то тот сам выпу­стил его на волю; затем Алки­ви­ад отплыл в лагерь афи­нян. Узнав, что Мин­дар соеди­нил­ся с Фар­на­ба­зом и оба нахо­дят­ся в Кизи­ке, он обра­тил­ся к вои­нам, дока­зы­вая, что нет ино­го выхо­да, как дать про­тив­ни­ку сра­же­ние на море, на суше и даже на сте­нах горо­да. « Ибо, кля­нусь Зев­сом, - вос­клик­нул он, - без пол­ной победы не видать вам денег!» Итак, он поса­дил людей на кораб­ли, вышел в море и стал на яко­ре вбли­зи Про­кон­не­са, при­ка­зав пря­тать малые суда меж­ду боль­ши­ми и при­нять меры к тому, чтобы у вра­га не воз­ник­ло ни малей­ших подо­зре­ний о при­бы­тии непри­я­тель­ско­го флота. По счаст­ли­вой слу­чай­но­сти собра­лась гро­за, хлы­нул дождь, все потем­не­ло, и это во мно­гом помог­ло Алки­ви­а­ду скры­то завер­шить свои при­готов­ле­ния: не толь­ко про­тив­ник их не заме­тил, но и афи­няне ни о чем не дога­ды­ва­лись, пока вдруг не услы­ша­ли при­каз под­нять­ся на борт. Вско­ре тем­нота рас­се­я­лась и пока­за­лись пело­пон­нес­ские кораб­ли, сто­яв­шие у вхо­да в кизик­скую гавань. Алки­ви­ад побо­ял­ся, что вра­ги, видя, как вели­ки его силы, отой­дут к бере­гу, и пото­му при­ка­зал осталь­ным стра­те­гам плыть помед­лен­нее и дер­жать­ся поза­ди, а сам с соро­ка кораб­ля­ми дви­нул­ся навстре­чу спар­тан­цам, вызы­вая их на сра­же­ние. Послед­ние были введе­ны в заблуж­де­ние мни­мой мало­чис­лен­но­стью афи­нян и, пола­га­ясь на свое пре­вос­ход­ство, устре­ми­лись впе­ред, сошлись с непри­я­те­лем вплот­ную и нача­ли бой, но тут, уже в раз­га­ре схват­ки, на них напа­ли осталь­ные суда Алки­ви­а­да, и они обра­ти­лись в бес­по­рядоч­ное бег­ство. Одна­ко Алки­ви­ад с два­дца­тью луч­ши­ми три­е­ра­ми не дал им уйти: стре­ми­тель­но при­ча­лив, он выса­дил­ся и, по пятам пре­сле­дуя мат­ро­сов, бро­сив­ших свои суда, учи­нил страш­ную рез­ню. Мин­дар и Фар­на­баз пыта­лись помочь сво­им, но тоже были раз­би­ты; Мин­дар пал, отча­ян­но сопро­тив­ля­ясь, а Фар­на­баз бежал. В руки афи­нян попа­ло мно­го тру­пов и ору­жия, они захва­ти­ли все вра­же­ские суда, мало того, заня­ли Кизик, бро­шен­ный Фар­на­ба­зом на про­из­вол судь­бы (отряд пело­пон­нес­цев, кара­у­лив­ший город, был пере­бит), и не толь­ко надеж­но завла­де­ли Гел­лес­пон­том, но очи­сти­ли от спар­тан­цев и осталь­ную часть моря. Было даже пере­хва­че­но пись­мо к эфо­рам, по-лакон­ски крат­ко изве­щаю­щее о слу­чив­шем­ся несча­стии: « Все про­па­ло. Мин­дар убит. Люди голо­да­ют. Не зна­ем, что делать» .

29. После это­го вои­ны Алки­ви­а­да настоль­ко воз­гор­ди­лись, испол­ни­лись таким высо­ко­ме­ри­ем, что сочли себя неодо­ли­мы­ми и впредь поло­жи­ли не сме­ши­вать­ся с дру­ги­ми вой­ска­ми, неред­ко тер­пев­ши­ми пора­же­ние. А как раз неза­дол­го до того был раз­бит близ Эфе­са Фра­силл, и эфе­сяне, в поно­ше­ние афи­ня­нам, воз­двиг­ли мед­ный тро­фей. Люди Алки­ви­а­да кори­ли людей Фра­сил­ла этим позо­ром, вос­хва­ля­ли себя и сво­его пол­ко­во­д­ца и реши­тель­но отка­зы­ва­лись зани­мать­ся в одном с ними гим­на­сии и сто­ять в одном лаге­ре. Но после того, как они вторг­лись во вла­де­ния абидо­с­цев, а Фар­на­баз со зна­чи­тель­ны­ми сила­ми кон­ни­цы и пехоты напал на них, Алки­ви­ад же, при­дя Фра­сил­лу на помощь, вме­сте с ним обра­тил вра­га в бег­ство и пре­сле­до­вал до самых суме­рек, оба вой­ска соеди­ни­лись и вме­сте вер­ну­лись в лагерь, радост­но при­вет­ст­вуя друг дру­га. На сле­дую­щий день Алки­ви­ад поста­вил тро­фей и при­нял­ся гра­бить зем­лю Фар­на­ба­за, не встре­чая нигде ни малей­ше­го сопро­тив­ле­ния. Сре­ди дру­гих в его вла­сти ока­за­лось несколь­ко жре­цов и жриц, но он при­ка­зал отпу­стить их без выку­па.

Затем он гото­вил­ся высту­пить про­тив хал­кедо­нян, рас­торг­нув­ших союз с Афи­на­ми и при­няв­ших к себе спар­тан­ский отряд и пра­ви­те­ля, но, узнав, что все доб­ро, кото­рое может стать добы­чей вра­га, они собра­ли и вывез­ли в дру­же­ст­вен­ную им Вифи­нию, подо­шел с вой­ском к вифин­ским рубе­жам, отпра­вив­ши впе­ред вест­ни­ка, кото­рый пере­дал вифин­цам его неудо­воль­ст­вие и упре­ки. Те испу­га­лись, выда­ли ему доб­ро хал­кедо­нян и заклю­чи­ли с ним друж­бу.

30. Алки­ви­ад стал окру­жать Хал­кедон сте­ною, ведя ее от моря к морю, и работы еще не были завер­ше­ны, когда появил­ся Фар­на­баз, чтобы про­рвать оса­ду. Хал­кедон­ский пра­ви­тель Гип­по­крат, собрав все свои силы, сде­лал вылаз­ку. Алки­ви­ад выстро­ил вой­ско так, чтобы мож­но было одно­вре­мен­но отра­зить натиск с обе­их сто­рон, и Фар­на­баз позор­но бежал, а Гип­по­крат был раз­бит наго­ло­ву и погиб вме­сте с нема­лым чис­лом сво­их людей.

Затем Алки­ви­ад поплыл для сбо­ра дани в Гел­лес­понт и взял Селим­брию, неле­пым обра­зом под­верг­нув при этом свою жизнь страш­ной опас­но­сти. Люди, кото­рые вызва­лись сдать ему город, обе­ща­ли в пол­ночь под­нять зажжен­ный факел, но вынуж­де­ны были сде­лать это рань­ше назна­чен­но­го сро­ка, боясь одно­го из сво­их сообщ­ни­ков, кото­рый неожидан­но изме­нил. Поэто­му, когда заго­рел­ся факел, вой­ско еще не было гото­во, и Алки­ви­ад побе­жал к стене, захва­тив с собой все­го трид­цать чело­век, ока­зав­ших­ся под рукою, а осталь­ным при­ка­зал сле­до­вать за ним как мож­но ско­рее. Ворота были откры­ты, но не успел он со сво­и­ми трид­ца­тью людь­ми и еще два­дца­тью при­со­еди­нив­ши­ми­ся к ним лег­ко­во­ору­жен­ны­ми пехо­тин­ца­ми вой­ти в город, как увидел селим­брий­цев, кото­рые мча­лись ему навстре­чу с ору­жи­ем в руках. Вся­кое сопро­тив­ле­ние каза­лось бес­по­лез­ным и без­на­деж­ным, но для пол­ко­во­д­ца, вплоть до того дня не знав­ше­го ни еди­но­го пора­же­ния, бежать было про­сто немыс­ли­мо, и вот, при­звав­ши зву­ком тру­бы к мол­ча­нию, он велит одно­му из сво­их объ­явить селим­брий­цам, чтобы те не напа­да­ли на афи­нян. Услы­шав сло­ва гла­ша­тая, одни порас­те­ря­ли свой бое­вой пыл (в твер­дой уве­рен­но­сти, что внут­ри стен нахо­дят­ся все вра­же­ские силы), дру­гие же вооду­ше­ви­лись новы­ми надеж­да­ми на пере­ми­рие. Пока они, собрав­шись все вме­сте, обме­ни­ва­лись мне­ни­я­ми, к Алки­ви­а­ду успе­ло подой­ти его вой­ско, и теперь, убедив­шись, что селим­брий­цы настро­е­ны вполне миро­лю­би­во (так это и было на самом деле), он стал опа­сать­ся, как бы фра­кий­цы, кото­рые во мно­же­стве сле­до­ва­ли за Алки­ви­а­дом и из люб­ви и рас­по­ло­же­ния к нему усерд­но нес­ли свою служ­бу, не раз­гра­би­ли город. Поэто­му он выслал их всех за город­скую сте­ну, а селим­брий­цам, про­сив­шим о поща­де, не при­чи­нил ни малей­ше­го зла, но толь­ко взял день­ги, раз­ме­стил у них гар­ни­зон и уда­лил­ся.

31. Тем вре­ме­нем стра­те­ги, оса­ждав­шие Хал­кедон, заклю­чи­ли с Фар­на­ба­зом согла­ше­ние, по кото­ро­му послед­ний обя­зал­ся выпла­тить непри­я­те­лю извест­ную сум­му денег, хал­кедон­цы воз­вра­ща­лись под власть Афин, афи­няне же бра­ли на себя обя­за­тель­ство не разо­рять более вла­де­ния Фар­на­ба­за, кото­рый в свою оче­редь обе­щал охра­ну и пол­ную без­опас­ность афин­ско­му посоль­ству, направ­ляв­ше­му­ся к царю. Когда вер­нул­ся Алки­ви­ад, Фар­на­баз поже­лал, чтобы и он скре­пил сво­ей клят­вой усло­вия согла­ше­ния, но тот отка­зал­ся: пер­вым, по его мне­нию, дол­жен был поклясть­ся перс.

Когда нако­нец вза­им­ные клят­вы были при­не­се­ны, то Алки­ви­ад под­сту­пил к Визан­тию, рас­торг­ше­му союз с афи­ня­на­ми, и стал обно­сить город сте­ной. Ана­к­си­лай, Ликург и еще несколь­ко чело­век уго­во­ри­лись с Алки­ви­а­дом, что сда­дут ему город, а он поща­дит жизнь и иму­ще­ство визан­тий­цев; после это­го, рас­пу­стив слух, буд­то новые вол­не­ния в Ионии застав­ля­ют афи­нян уйти, он отплыл днем со всем фло­том, но в ту же ночь воз­вра­тил­ся, сошел на берег и, во гла­ве тяже­ло­во­ору­жен­ных пехо­тин­цев при­бли­зив­шись к город­ской стене, при­та­ил­ся. Кораб­ли меж­ду тем стя­ну­лись ко вхо­ду в гавань и ворва­лись в нее под такой оглу­ши­тель­ный шум и кри­ки мат­ро­сов, что визан­тий­цы, для кото­рых все это было пол­ной неожидан­но­стью, в ужа­се бро­си­лись к морю спа­сать свои суда, и сто­рон­ни­кам афи­нян пред­ста­ви­лась воз­мож­ность бес­пре­пят­ст­вен­но открыть Алки­ви­а­ду ворота. Но без боя дело все же не обо­шлось. Сто­яв­шие в Визан­тии пело­пон­нес­цы, бео­тий­цы и мега­ряне отра­зи­ли натиск выса­див­ших­ся с моря и сно­ва загна­ли их на кораб­ли, а затем, узнав, что афи­няне уже в горо­де, выстро­и­лись в бое­вую линию и дви­ну­лись им навстре­чу. В оже­сто­чен­ной схват­ке Алки­ви­ад одо­лел на пра­вом кры­ле, Фера­мен на левом; око­ло трех­сот непри­я­те­лей, остав­ших­ся в живых, попа­ло в плен. По окон­ча­нии воен­ных дей­ст­вий ни один из визан­тий­цев не был каз­нен или отправ­лен в изгна­ние: на таких усло­ви­ях сда­ли город те, кто ука­за­ны нами выше, не выго­во­рив для себя ника­ких осо­бых пре­иму­ществ. Имен­но поэто­му Ана­к­си­лай, поз­же при­вле­чен­ный в Спар­те к суду за изме­ну, не выра­зил ни малей­ше­го сму­ще­ния, оправ­ды­вая свои дей­ст­вия. Он напом­нил, что он не лакеде­мо­ня­нин, а визан­ти­ец и что опас­но­сти у него на гла­зах под­вер­гал­ся Визан­тий, а не Спар­та: город был обне­сен сте­ной, вся­кий ввоз в него пре­кра­тил­ся, запа­са­ми, кото­рые еще не до кон­ца иссяк­ли, кор­ми­лись пело­пон­нес­цы и бео­тий­цы, а граж­дане Визан­тия с жена­ми и детьми уми­ра­ли с голо­да. Ста­ло быть, он не выдал вра­гам город, но, напро­тив, изба­вил его от само­го люто­го вра­га - от вой­ны, по при­ме­ру достой­ней­ших спар­тан­цев, для коих лишь одно допо­д­лин­но пре­крас­но и спра­вед­ли­во - бла­го оте­че­ства. Выслу­шав эти дово­ды, лакеде­мо­няне сму­ти­лись и оправ­да­ли обви­ня­е­мых.

32. Вот теперь Алки­ви­ад стре­мил­ся на роди­ну, впро­чем, еще боль­ше ему хоте­лось пред­стать перед сограж­да­на­ми в обли­ке пол­ко­во­д­ца, одер­жав­ше­го столь­ко побед над вра­га­ми. И он тро­нул­ся в путь, укра­сив атти­че­ские три­е­ры по обо­им бор­там щита­ми и дру­гой воен­ной добы­чей, ведя за собой мно­же­ство захва­чен­ных у непри­я­те­ля судов; еще боль­ше непри­я­тель­ских кораб­лей он пустил ко дну и теперь вез в Афи­ны сня­тые с них носо­вые укра­ше­ния; чис­ло тех и дру­гих вме­сте было не менее двух­сот. Само­сец Дурид (он воз­во­дит свой род к Алки­ви­а­ду) сооб­ща­ет еще, что Хри­со­гон, победи­тель на Пифий­ских играх, играл греб­цам пес­ню на флей­те, а коман­ду им пода­вал тра­ги­че­ский актер Кал­ли­пид - оба в орто­ста­дии, кси­сти­де и вооб­ще в пол­ном убо­ре, наде­ва­е­мом для состя­за­ний, - и что корабль коман­дую­ще­го под­ле­тел к бере­гам, рас­пу­стив крас­ный парус, буд­то гуля­ка, воз­вра­щаю­щий­ся с пируш­ки; но ни Фео­помп, ни Эфор, ни Ксе­но­фонт это­го не пишут, да и труд­но пове­рить, чтобы, воз­вра­ща­ясь из изгна­ния, после таких ужас­ных бед­ст­вий, Алки­ви­ад поз­во­лил себе так изде­вать­ся над афи­ня­на­ми. Нет, не без робо­сти под­хо­дил он к гава­ни, а, вой­дя в нее, спу­стил­ся с три­е­ры не преж­де, неже­ли увидел с палу­бы сво­его дво­ю­род­но­го бра­та Эврип­то­ле­ма и целую тол­пу род­ст­вен­ни­ков и дру­зей, кото­рые его встре­ча­ли и ста­ра­лись обо­д­рить радост­ны­ми кри­ка­ми. Когда же он, нако­нец, спу­стил­ся на берег, собрав­ший­ся народ, каза­лось, пере­стал заме­чать осталь­ных стра­те­гов - все бежа­ли к нему, выкри­ки­ва­ли его имя, при­вет­ст­во­ва­ли его, шли за ним сле­дом, увен­чи­ва­ли вен­ка­ми, если уда­ва­лось про­тис­нуть­ся побли­же, те же, кому это не уда­ва­лось, ста­ра­лись раз­глядеть его изда­ли; люди постар­ше пока­зы­ва­ли его моло­дым. К радо­сти все­го горо­да при­ме­ша­но было нема­ло слез, и нынеш­нее сча­стье омра­ча­лось вос­по­ми­на­ни­я­ми о былых бед­ст­ви­ях; помыш­ля­ли и о том, что остань­ся тогда Алки­ви­ад во гла­ве вой­ска и государ­ст­вен­ных дел - и в Сици­лии все мог­ло бы сло­жить­ся более удач­но, и про­чие упо­ва­ния не были бы обма­ну­ты, раз даже теперь, когда он застал Афи­ны почти совер­шен­но вытес­нен­ны­ми с моря, а на суше едва сохра­нив­ши­ми соб­ст­вен­ные при­го­ро­ды, в самом же горо­де - раздо­ры и сму­ту, он при­нял управ­ле­ние и, вос­кре­сив эти горест­ные, жал­кие остат­ки, не толь­ко вер­нул родине вла­ды­че­ство на море, но явил ее повсюду победи­тель­ни­цей и в пеших сра­же­ни­ях.

33. Поста­нов­ле­ние, раз­ре­шаю­щее ему вер­нуть­ся, было уже при­ня­то рань­ше по пред­ло­же­нию Кри­тия, сына Кал­лес­хра, как он сам о том напи­сал в эле­ги­че­ских сти­хах, напо­ми­ная Алки­ви­а­ду об ока­зан­ной услу­ге:

Теперь же Алки­ви­ад высту­пил в Собра­нии перед наро­дом; с горе­чью, со сле­за­ми поведав о сво­их стра­да­ни­ях, он вскользь и очень сдер­жан­но попе­нял наро­ду, во всем слу­чив­шем­ся винил лишь свою злую судь­бу и зависть боже­ства, а глав­ным обра­зом ста­рал­ся вну­шить сограж­да­нам бод­рость и надеж­ды на буду­щее. Афи­няне награ­ди­ли его золоты­ми вен­ка­ми и выбра­ли стра­те­гом с неогра­ни­чен­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми - глав­но­ко­ман­дую­щим сухо­пут­ны­ми и мор­ски­ми сила­ми. Кро­ме того, Собра­ние поста­но­ви­ло воз­вра­тить ему иму­ще­ство и снять закля­тия, нало­жен­ные на него эвмол­пида­ми и кери­ка­ми по при­ка­зу наро­да. Все про­чие жре­цы пови­но­ва­лись, и лишь вер­хов­ный жрец Фео­дор ска­зал: « Еже­ли он ни в чем не пови­нен перед государ­ст­вом, ста­ло быть, и я не при­зы­вал на его голо­ву ника­ких бед­ст­вий» .

34. Каза­лось бы, ничто не омра­ча­ло бла­го­ден­ст­вия Алки­ви­а­да, но были люди, кото­рых сму­щал и бес­по­ко­ил самый срок его при­езда. В тот день, когда он при­плыл к бере­гу Атти­ки, справ­лял­ся « Празд­ник омо­ве­ния» в честь Афи­ны. Это тай­ное свя­щен­но­дей­ст­вие, кото­рое совер­ша­ют пра­к­си­эр­гиды в два­дцать пятый день меся­ца фар­ге­ли­о­на: они сни­ма­ют с боги­ни весь убор и оку­ты­ва­ют ста­тую покры­ва­лом. Вот поче­му этот день афи­няне счи­та­ют одним из самых зло­счаст­ных в году и ста­ра­ют­ся про­ве­сти его в пол­ном без­дей­ст­вии. Не бла­го­склон­но, не радост­но, дума­ли они, при­ня­ла Алки­ви­а­да боги­ня, но закры­лась и не допу­сти­ла его к себе.

Тем не менее уда­ча ни в чем не остав­ля­ла Алки­ви­а­да, и сто три­ер, с кото­ры­ми он соби­рал­ся сно­ва вый­ти в море, были уже сна­ря­же­ны, но какое-то бла­го­род­ное често­лю­бие не дава­ло ему поки­нуть Афи­ны до кон­ца мисте­рий. Ведь с тех пор как вра­ги, укре­пив Деке­лею, овла­де­ли доро­га­ми, веду­щи­ми в Элев­син, тор­же­ст­вен­ная про­цес­сия из сухо­пут­ной пре­вра­ти­лась в мор­скую и поте­ря­ла всю свою кра­су: жерт­во­при­но­ше­ния, хоро­во­ды и мно­гие дру­гие обряды, кото­ры­ми сопро­вож­да­ет­ся шест­вие с изо­бра­же­ни­ем Иак­ха, при­шлось, по необ­хо­ди­мо­сти, опу­стить. И Алки­ви­а­ду каза­лось, что он испол­нит долг бла­го­че­стия перед бога­ми и заслу­жит похва­лу у людей, если вернет свя­щен­но­дей­ст­вию искон­ный его вид, про­ведя про­цес­сию посу­ху и защи­тив ее от непри­я­те­ля: либо, рас­судил Алки­ви­ад, он совер­шен­но уни­зит, втоп­чет в грязь Агида (коль ско­ро тот сми­рит­ся с его зате­ей), либо на виду у оте­че­ства всту­пит в свя­щен­ную, угод­ную богам бит­ву, и все сограж­дане ста­нут свиде­те­ля­ми его доб­ле­сти.

Сооб­щив о сво­ем реше­нии эвмол­пидам и кери­кам, он рас­ста­вил стра­жу на высотах и, едва рас­све­ло, выслал впе­ред несколь­ких ско­ро­хо­дов, а затем, взяв­ши жре­цов, мистов и мис­та­го­гов и окру­жив их воору­жен­ной стра­жей, в стро­гом поряд­ке и тишине повел впе­ред это воин­ское шест­вие, являв­шее собою зре­ли­ще столь пре­крас­ное и вели­ча­вое, что все, кро­ме завист­ни­ков, назы­ва­ли его под­лин­ным свя­щен­но­дей­ст­ви­ем и таин­ст­вом. Никто из непри­я­те­лей не осме­лил­ся на них напасть, и, бла­го­по­луч­но при­ведя всех назад, Алки­ви­ад и сам воз­гор­дил­ся, и вой­ску вну­шил над­мен­ную уве­рен­ность, что под его коман­дою оно непо­беди­мо и неодо­ли­мо, а у про­сто­го люда и бед­ня­ков снис­кал поис­ти­не невидан­ную любовь: ни о чем дру­гом они более не меч­та­ли, кро­ме того, чтобы Алки­ви­ад сде­лал­ся над ними тиран­ном, иные не таясь, об этом гово­ри­ли, сове­то­ва­ли ему пре­зреть вся­че­скую зависть, стать выше нее и, отбро­сив зако­ны и поста­нов­ле­ния, отде­лав­шись от бол­ту­нов - губи­те­лей государ­ства… [Текст в ори­ги­на­ле испор­чен] дей­ст­во­вал и пра­вил, не стра­шась кле­вет­ни­ков.

35. Како­го взгляда на счет тиран­нии дер­жал­ся сам Алки­ви­ад, нам неиз­вест­но, но наи­бо­лее вли­я­тель­ные граж­дане были очень испу­га­ны и при­ни­ма­ли все меры к тому, чтобы он отплыл как мож­но ско­рее: они неиз­мен­но одоб­ря­ли все его пред­ло­же­ния и, меж­ду про­чим, пода­ли голо­са за тех лиц, каких он сам выбрал себе в това­ри­щи по долж­но­сти.

Вый­дя в пла­ва­ние со сво­ею сот­ней судов и при­ча­лив к Анд­ро­су, он раз­бил в сра­же­нии и самих анд­рос­цев и под­дер­жи­вав­ший их отряд лакеде­мо­нян, но горо­да не взял, чем и подал вра­гам пер­вый повод к новым обви­не­ни­ям про­тив него. Если быва­ли люди, кото­рых губи­ла соб­ст­вен­ная сла­ва, то, пожа­луй, яснее все­го это вид­но на при­ме­ре Алки­ви­а­да. Вели­ка была сла­ва о его доб­ле­сти и уме, ее поро­ди­ло все, свер­шен­ное им, а пото­му любая неуда­ча вызы­ва­ла подо­зре­ние - ее спе­ши­ли при­пи­сать нера­ди­во­сти, никто и верить не желал, буд­то для Алки­ви­а­да суще­ст­ву­ет что-либо недо­ся­га­е­мое: да, да, если толь­ко он поста­ра­ет­ся, ему все уда­ет­ся! Афи­няне наде­я­лись вско­ре услы­шать о захва­те Хиоса и вооб­ще всей Ионии. Вот откуда и воз­му­ще­ние, с кото­рым они встре­ча­ли изве­стия о том, что дела идут не так-то уж быст­ро, отнюдь не мол­ние­нос­но, как хоте­лось бы им. Они не дума­ли о том, как жесто­ко стес­нен в сред­ствах их пол­ко­во­дец, веду­щий вой­ну с про­тив­ни­ком, кото­ро­го снаб­жа­ет день­га­ми сам вели­кий царь, и что по этой при­чине Алки­ви­а­ду неред­ко при­хо­дит­ся покидать свой лагерь в поис­ках жало­ва­ния и про­пи­та­ния для вой­ска, мало того, послед­нее обсто­я­тель­ство послу­жи­ло осно­ва­ни­ем еще для одной жало­бы на него! Когда Лисандр, постав­лен­ный лакеде­мо­ня­на­ми во гла­ве флота, начал выда­вать мат­ро­сам по четы­ре обо­ла вме­сто трех - день­ги он полу­чил от Кира, - Алки­ви­ад, уже с трудом пла­тив­ший сво­им даже три обо­ла, отпра­вил­ся в Карию, чтобы собрать денег, а коман­до­ва­ние суда­ми пере­дал Антио­ху, пре­крас­но­му корм­че­му, но чело­ве­ку гру­бо­му и без­рас­суд­но­му. Этот Антиох, хотя и полу­чил от Алки­ви­а­да при­каз не всту­пать в бит­ву даже в том слу­чае, если непри­я­тель напа­дет пер­вым, дошел до такой наг­ло­сти, до тако­го непо­ви­но­ве­ния, что, изгото­вив к бою две три­е­ры - свою и еще одну, доплыл до Эфе­са и там при­нял­ся разъ­ез­жать взад-впе­ред вдоль носов непри­я­тель­ских кораб­лей, упор­но раз­дра­жая про­тив­ни­ка наг­лым крив­ля­ни­ем и оскор­би­тель­ны­ми реча­ми. Сна­ча­ла Лисандр послал за ним в пого­ню все­го лишь несколь­ко судов, но затем, когда афи­няне поспе­ши­ли на под­мо­гу сво­е­му началь­ни­ку, вывел в море и осталь­ные и одер­жал верх. Антиох был убит, спар­тан­цы захва­ти­ли мно­го кораб­лей и плен­ных и воз­двиг­ли тро­фей. Весть об этом дошла до Алки­ви­а­да, он вер­нул­ся на Самос, тоже вышел в море со всем фло­том и пытал­ся вызвать Лисанд­ра на сра­же­ние, но тот, вполне доволь­ст­ву­ясь сво­ей победой, остал­ся в гава­ни.

36. Тогда Фра­си­бул, сын Фра­со­на, один из тех, кто, нена­видя Алки­ви­а­да, слу­жил под его нача­лом, уехал в Афи­ны, чтобы высту­пить с обви­не­ни­я­ми; ста­ра­ясь озло­бить афи­нян, он утвер­ждал в Собра­нии, буд­то Алки­ви­ад пото­му погу­бил все дело и поте­рял суда, что с уни­зи­тель­ным лег­ко­мыс­ли­ем рас­по­рядил­ся сво­и­ми пол­но­мо­чи­я­ми, пере­дав коман­до­ва­ние людям, кото­рые заня­ли при нем самые высо­кие посты бла­го­да­ря лишь уме­нию выпи­вать и мат­рос­ско­му бахваль­ству, пере­дал для того, чтобы само­му бес­пре­пят­ст­вен­но нажи­вать­ся, пла­вая, куда взду­ма­ет­ся, пьян­ст­во­вать да рас­пут­ни­чать с абидос­ски­ми и ионий­ски­ми гете­ра­ми, - и все это когда сто­ян­ка вра­же­ских судов совсем рядом! Ему вме­ня­ли в вину так­же построй­ку кре­по­сти, кото­рую он воз­вел во Фра­кии близ Бисан­ты - убе­жи­ще на слу­чай, если он не захо­чет или не смо­жет жить в оте­че­стве, утвер­жда­ли обви­ни­те­ли. Народ пове­рил вра­гам Алки­ви­а­да и, желая выра­зить ему свое нерас­по­ло­же­ние и гнев, избрал новых стра­те­гов.

Весть об этом испу­га­ла Алки­ви­а­да, и он окон­ча­тель­но поки­нул лагерь; набрав наем­ни­ков, он част­ным обра­зом, на свой страх и риск, повел вой­ну с непо­д­власт­ны­ми царям фра­кий­ца­ми и полу­чал зна­чи­тель­ные сум­мы от про­да­жи добы­чи; в то же вре­мя и гре­ки, жив­шие по сосед­ству с эти­ми вар­ва­ра­ми, чув­ст­во­ва­ли себя в без­опас­но­сти под его защи­той.

Несколь­ко поз­же стра­те­ги Тидей, Менандр и Адимант со все­ми суда­ми, какие в ту пору были у афи­нян, рас­по­ло­жи­лись при устье Эгос­пота­мов и утром обык­но­вен­но под­плы­ва­ли к Ламп­са­ку, близ кото­ро­го бро­си­ли яко­ря кораб­ли Лисанд­ра, пыта­лись вызвать спар­тан­цев на бой, а потом воз­вра­ща­лись назад и, пол­ные пре­зре­ния к непри­я­те­лю, про­во­ди­ли день бес­по­рядоч­но и бес­печ­но. Нахо­див­ший­ся побли­зо­сти Алки­ви­ад узнал о таком лег­ко­мыс­лии и не остал­ся к нему рав­но­ду­шен: он при­ска­кал вер­хом и стал было вну­шать стра­те­гам, что они неудач­но выбра­ли место для сто­ян­ки - ведь на всем бере­гу нет ни гава­ней, ни горо­дов, и про­до­воль­ст­вие при­хо­дит­ся достав­лять изда­ле­ка, из Сеста, - и что напрас­но смот­рят они сквозь паль­цы на то, как их мат­ро­сы, сой­дя на сушу, рас­се­и­ва­ют­ся и раз­бреда­ют­ся кто куда, когда напро­тив сто­ит на яко­ре огром­ный флот, при­учен­ный к еди­но­власт­ным пове­ле­ни­ям и бес­пре­ко­слов­но­му их выпол­не­нию.

37. Но стра­те­ги не соиз­во­ли­ли при­слу­шать­ся к пре­до­сте­ре­же­ни­ям Алки­ви­а­да и его сове­ту пере­ве­сти суда в Сест, а Тидей пря­мо велел ему уби­рать­ся прочь, при­ба­вив насмеш­ли­во: « Теперь не ты стра­тег, а дру­гие» . Алки­ви­ад уда­лил­ся, запо­до­зрив их в измене, и, уез­жая, гово­рил сво­им зна­ко­мым из гре­че­ско­го лаге­ря, кото­рые вышли его про­во­дить, что если бы не эти оскорб­ле­ния, он в бли­жай­шие дни заста­вил бы лакеде­мо­нян при­нять бой вопре­ки соб­ст­вен­но­му жела­нию, в про­тив­ном же слу­чае они лиши­лись бы сво­их судов. Одни реши­ли, что он бро­са­ет сло­ва на ветер, дру­гие - что дело это вполне воз­мож­ное: сто­ит ему толь­ко собрать поболь­ше фра­кий­ских копей­щи­ков и всад­ни­ков и, уда­рив с суши, посе­ять смя­те­ние в лаге­ре спар­тан­цев. Как бы там ни было, но что ошиб­ки афи­нян он под­ме­тил вер­но, вско­ре пока­зал сам ход собы­тий. Совер­шен­но неожидан­но для афи­нян Лисандр напал на них, и толь­ко восемь три­ер под коман­дою Коно­на ускольз­ну­ли, все же осталь­ные - чис­лом око­ло двух­сот - ока­за­лись в руках непри­я­те­ля. Плен­ных Лисандр захва­тил три тыся­чи и всех каз­нил. А спу­стя немно­го он взял и самый город афи­нян, сжег их кораб­ли и раз­ру­шил Длин­ные сте­ны.

После это­го Алки­ви­ад в стра­хе перед лакеде­мо­ня­на­ми, кото­рые вла­ды­че­ст­во­ва­ли теперь и на суше и на море, пере­брал­ся в Вифи­нию, уве­зя с собою огром­ные богат­ства, одна­ко еще боль­ше оста­вив в сво­ей кре­по­сти. Но в Вифи­нии его обо­бра­ли тамош­ние раз­бой­ни­ки-фра­кий­цы, и, еще раз поте­ряв нема­лую долю сво­его иму­ще­ства, он решил отпра­вить­ся к Арта­к­серк­су в надеж­де, что царь, узнав­ши его, оце­нит не мень­ше, чем преж­де цени­ли Феми­сток­ла. Тем более что и цель у него более бла­го­род­ная: ведь он не соби­рал­ся, подоб­но Феми­сто­клу, пред­ло­жить свои услу­ги для борь­бы про­тив сограж­дан, но хотел дей­ст­во­вать в инте­ре­сах оте­че­ства, про­тив его вра­гов, и для это­го про­сить помо­щи у царя. Алки­ви­ад пола­гал, что Фар­на­баз ско­рее, чем кто-либо дру­гой, обес­пе­чит ему удоб­ства и без­опас­ность в пути, а пото­му при­ехал к нему во Фри­гию, посе­лил­ся там и, ока­зы­вая Фар­на­ба­зу все зна­ки почте­ния, в свою оче­редь был у него в чести.

38. Афи­няне горе­ва­ли, утра­тив пер­вен­ст­ву­ю­щее поло­же­ние в Гре­ции, но толь­ко теперь, когда Лисандр отнял у них и сво­бо­ду и пере­дал власть над горо­дом Трид­ца­ти , когда все погиб­ло без­воз­врат­но, они нача­ли при­хо­дить к тем сооб­ра­же­ни­ям, кото­рые, будь они при­ня­ты в рас­чет своевре­мен­но, мог­ли бы их спа­сти; они сокру­ша­лись, пере­чис­ляя свои заблуж­де­ния и про­ма­хи, и самым непро­сти­тель­ным сре­ди них при­зна­ва­ли вто­рую вспыш­ку гне­ва про­тив Алки­ви­а­да. И вер­но, ведь он ушел в изгна­ние без вся­кой вины, меж тем как они, рас­сер­див­шись на его помощ­ни­ка, постыд­но лишив­ше­го­ся несколь­ких кораб­лей, куда более постыд­но лиши­ли государ­ство само­го опыт­но­го и само­го храб­ро­го из пол­ко­вод­цев. Но в этих тяж­ких обсто­я­тель­ствах у них еще теп­ли­лась смут­ная надеж­да, что не все поте­ря­но для Афин, до тех пор пока жив Алки­ви­ад. « И преж­де, - рас­суж­да­ли они, - ока­зав­шись на чуж­бине, он не захо­тел жить в празд­но­сти и покое, и теперь, если толь­ко най­дут­ся к это­му какие-нибудь сред­ства, не оста­нет­ся рав­но­душ­ным свиде­те­лем наг­ло­сти лакеде­мо­нян и буй­ства Трид­ца­ти» . Меч­та­ния наро­да не лише­ны были здра­во­го смыс­ла, посколь­ку и Трид­цать, со сво­ей сто­ро­ны, тре­во­жи­лись и ста­ра­лись выведать, что дела­ет и что замыш­ля­ет Алки­ви­ад, при­да­вая это­му пер­во­сте­пен­ное зна­че­ние. В кон­це кон­цов, Кри­тий стал вну­шать Лисанд­ру, что спар­тан­цы не смо­гут уве­рен­но власт­во­вать над Гре­ци­ей, если в Афи­нах воз­об­ла­да­ет демо­кра­ти­че­ский спо­соб прав­ле­ния, и что, хотя афи­няне гото­вы отне­стись к оли­гар­хии вполне тер­пи­мо и даже бла­го­же­ла­тель­но, Алки­ви­ад, пока он жив, не даст им при­ми­рить­ся с суще­ст­ву­ю­щим поло­же­ни­ем вещей. Лисандр одна­ко согла­сил­ся с эти­ми дово­да­ми не преж­де, чем от спар­тан­ских вла­стей при­шла ски­та­ла, пред­пи­сы­ваю­щая умерт­вить Алки­ви­а­да; веро­ят­но, и в Спар­те боя­лись его бес­по­кой­но­го нра­ва и стра­сти к вели­ким делам, а может быть, про­сто хоте­ли уго­дить Агиду.

39. Лисандр отпра­вил Фар­на­ба­зу пись­мо с прось­бой испол­нить это рас­по­ря­же­ние, а тот пору­чил дело сво­е­му бра­ту Багею и дяде Суза­мит­ре. Алки­ви­ад в то вре­мя жил с гете­рою Тиманд­рой в одной фри­гий­ской деревне, и как-то раз увидел вот какой сон. При­сни­лось ему, буд­то он одет в пла­тье сво­ей воз­люб­лен­ной, а она при­жи­ма­ет к груди его голо­ву и, точ­но жен­щине, рас­пи­сы­ва­ет лицо румя­на­ми и бели­ла­ми. По дру­гим сведе­ни­ям, ему каза­лось, что Багей отсе­ка­ет ему голо­ву и сжи­га­ет тело. Но все соглас­ны, что виде­ние яви­лось Алки­ви­а­ду неза­дол­го до смер­ти.

Вой­ти в дом убий­цы не реши­лись, но окру­жи­ли его и подо­жгли. Заме­тив начав­ший­ся пожар, Алки­ви­ад собрал все, какие уда­лось, пла­щи и покры­ва­ла и набро­сил их свер­ху на огонь, потом, обмотав левую руку хла­мидой, а в пра­вой сжи­мая обна­жен­ный меч, бла­го­по­луч­но про­ско­чил сквозь пла­мя, преж­де чем успе­ли вспых­нуть бро­шен­ные им пла­щи, и, появив­шись перед вар­ва­ра­ми, рас­се­ял их одним сво­им видом. Никто не посмел пре­гра­дить ему путь или всту­пить с ним в руко­паш­ную, - отбе­жав подаль­ше, они мета­ли копья и пус­ка­ли стре­лы. Нако­нец Алки­ви­ад пал, и вар­ва­ры уда­ли­лись; тогда Тиманд­ра под­ня­ла тело с зем­ли, заку­та­ла и обер­ну­ла его в несколь­ко сво­их хито­нов и с пыш­но­стью, с поче­том - насколь­ко доста­ло средств - похо­ро­ни­ла.

Гово­рят, что она была мате­рью Лай­ды, кото­рая носи­ла про­зви­ще « Корин­фян­ки» , хотя на самом деле была захва­че­на в плен в сици­лий­ском город­ке Гик­ка­ры.

Согла­ша­ясь со все­ми изло­жен­ны­ми здесь подроб­но­стя­ми смер­ти Алки­ви­а­да, иные истин­ным винов­ни­ком ее назы­ва­ют не Фар­на­ба­за, не Лисанд­ра и не лакеде­мо­нян, а само­го Алки­ви­а­да, кото­рый соблаз­нил какую-то жен­щи­ну из знат­ной семьи и дер­жал ее при себе, а бра­тья жен­щи­ны, не стер­пев такой дер­зо­сти, подо­жгли дом, где он тогда жил, и, как мы уже рас­ска­зы­ва­ли, уби­ли Алки­ви­а­да, едва толь­ко тот выско­чил из огня.

[Сопо­став­ле­ние]

Тако­вы поступ­ки этих мужей, кото­рые мы счи­та­ем достой­ны­ми упо­ми­на­ния, и вся­кий может убедить­ся, что воен­ные подви­ги не скло­ня­ют реши­тель­но чашу весов в поль­зу того или дру­го­го. Оба оди­на­ко­во дали мно­го­крат­ные дока­за­тель­ства лич­но­го муже­ства и отва­ги, рав­но как и мастер­ства и даль­но­вид­но­сти пол­ко­во­д­ца. Прав­да, кто-нибудь, пожа­луй, объ­явит луч­шим вое­на­чаль­ни­ком Алки­ви­а­да, кото­рый вышел победи­те­лем во мно­гих сра­же­ни­ях на суше и на море; зато неиз­мен­но счаст­ли­во и весь­ма ощу­ти­мо воздей­ст­во­вать на дела оте­че­ства сво­им при­сут­ст­ви­ем и руко­вод­ст­вом и нано­сить им еще более ощу­ти­мый вред, пере­й­дя на сто­ро­ну про­тив­ни­ка, было свой­ст­вен­но обо­им.

На государ­ст­вен­ном попри­ще не знав­шее меры бес­стыд­ство Алки­ви­а­да, гру­бость и шутов­ство, кото­рых он не гну­шал­ся, ста­ра­ясь стя­жать любовь тол­пы, вызы­ва­ли отвра­ще­ние у людей бла­го­ра­зум­ных, тогда как Мар­ция за его край­нюю суро­вость, высо­ко­ме­рие и при­вер­жен­ность к оли­гар­хии воз­не­на­видел рим­ский народ. Ни то ни дру­гое не похваль­но, и все же угож­даю­щий наро­ду иска­тель его бла­го­склон­но­сти заслу­жи­ва­ет мень­ше­го пори­ца­ния, неже­ли те, кто, дабы их не сопри­чис­ли­ли к подоб­ным иска­те­лям, оскорб­ля­ет народ. Да, постыд­но льстить наро­ду ради вла­сти, но вли­я­ние, осно­вы­ваю­ще­е­ся на стра­хе, угне­те­нии и наси­лии, и постыд­но и бес­чест­но.

Что Мар­ций был откро­ве­нен и пря­мо­ду­шен, Алки­ви­ад же в государ­ст­вен­ных делах хитер и лжив, не вызы­ва­ет ни малей­ше­го сомне­ния. Преж­де все­го ему ста­вят в вину злой обман, в кото­рый он ввел (как рас­ска­зы­ва­ет Фукидид ) спар­тан­ских послов, что при­ве­ло к рас­тор­же­нию мира. Но если такой образ дей­ст­вий сно­ва вверг Афи­ны в вой­ну, то он же сде­лал государ­ство силь­ным и гроз­ным бла­го­да­ря сою­зу с ман­ти­ней­ца­ми и аргос­ца­ми, кото­рый был заклю­чен ста­ра­ни­я­ми Алки­ви­а­да. По сооб­ще­нию Дио­ни­сия , Мар­ций так­же при­бег­нул к обма­ну, чтобы столк­нуть рим­лян с вольска­ми, - он окле­ве­тал воль­сков, при­быв­ших на свя­щен­ные игры. При этом, если взгля­нуть на побуди­тель­ную при­чи­ну того и дру­го­го поступ­ка, то худ­ший из двух - вто­рой. Не из често­лю­бия, не в пылу борь­бы или сопер­ни­че­ства на государ­ст­вен­ном попри­ще, как Алки­ви­ад, но, под­дав­шись гне­ву, от кото­ро­го, по сло­ву Дио­на , нече­го ждать бла­го­дар­но­сти, Мар­ций воз­му­тил спо­кой­ст­вие мно­гих обла­стей Ита­лии и в зло­бе на оте­че­ство, как бы мимо­хо­дом погу­бил мно­го ни в чем не повин­ных горо­дов.

Вер­но, что и гнев Алки­ви­а­да был при­чи­ною страш­ных бед­ст­вий для его сограж­дан. Но как толь­ко Алки­ви­ад узнал, что афи­няне рас­ка­и­ва­ют­ся, он про­явил бла­го­же­ла­тель­ность; даже изгнан­ный вто­рич­но, он не радо­вал­ся ошиб­ке стра­те­гов, не остал­ся рав­но­ду­шен к их неудач­но­му реше­нию и угро­жав­шей им опас­но­сти, а посту­пил так же, как неко­гда с Феми­сто­к­лом Ари­стид , кото­ро­го по сю пору не пере­ста­ют хва­лить за этот посту­пок: он при­ехал к тогдаш­ним началь­ни­кам, не питав­шим к нему ника­ких дру­же­ских чувств, чтобы рас­ска­зать и научить, что надо делать. Мар­ций же сна­ча­ла заста­вил стра­дать все государ­ство, хотя сам постра­дал по вине дале­ко не все­го государ­ства, луч­шая и знат­ней­шая часть кото­ро­го была оскорб­ле­на наравне с ним и ему сочув­ст­во­ва­ла, а далее суро­вою непре­клон­но­стью к прось­бам мно­гих посольств, стре­мив­ших­ся смяг­чить гнев одно­го-един­ст­вен­но­го чело­ве­ка и загла­дить неспра­вед­ли­вость, дока­зал, что зате­ял тяж­кую и непри­ми­ри­мую вой­ну не для того, чтобы вер­нуть­ся в оте­че­ство, но чтобы его уни­что­жить. Есть тут и еще одно раз­ли­чие. Алки­ви­ад пере­шел на сто­ро­ну афи­нян, стра­шась и нена­видя спар­тан­цев за коз­ни, кото­рые они про­тив него стро­и­ли, тогда как у Мар­ция не было ника­ких осно­ва­ний покидать воль­сков, отно­сив­ших­ся к нему без­упреч­но: он был избран коман­дую­щим, обле­чен и вла­стью и пол­ным дове­ри­ем - не то, что Алки­ви­ад, услу­га­ми кото­ро­го лакеде­мо­няне ско­рее зло­употреб­ля­ли, чем поль­зо­ва­лись, и кото­рый бро­дил у них по горо­ду, потом столь же бес­цель­но сло­нял­ся по лаге­рю и, в кон­це кон­цов, отдал себя под покро­ви­тель­ство Тис­са­фер­на. Впро­чем, быть может, кля­нусь Зев­сом, он для того и угож­дал Тис­са­фер­ну, чтобы перс не погу­бил вко­нец Афи­ны, куда он все же меч­тал вер­нуть­ся?

Сооб­ща­ют, что Алки­ви­ад без сты­да и сове­сти брал взят­ки, а за счет полу­чен­но­го позор­но убла­жал свою раз­нуздан­ность и страсть к рос­ко­ши. Напро­тив, Мар­ция началь­ни­ки не уго­во­ри­ли взять даже почет­ную награ­ду. Вот поче­му он был так нена­ви­стен наро­ду во вре­мя раз­но­гла­сий из-за дол­гов: все утвер­жда­ли, что он при­тес­ня­ет и поно­сит неиму­щих не по сооб­ра­же­ни­ям коры­сти, но глу­мясь над ними и пре­зи­рая их. Анти­патр, рас­ска­зы­ваю­щий в каком-то пись­ме о кон­чине фило­со­фа Ари­сто­те­ля, заме­ча­ет: « Кро­ме все­го про­че­го этот чело­век обла­дал оба­я­ни­ем» . Мар­цию это каче­ство было совер­шен­но чуж­до, и пото­му даже его досто­ин­ства и доб­рые поступ­ки вызы­ва­ли нена­висть у людей, ими обла­го­де­тель­ст­во­ван­ных: никто не в силах был мирить­ся с его гор­до­стью и само­мне­ни­ем - спут­ни­ком оди­но­че­ства, как выра­зил­ся Пла­тон . Алки­ви­ад, наобо­рот, умел быть любез­ным и обхо­ди­тель­ным с каж­дым встреч­ным. Мож­но ли удив­лять­ся, что вся­кий его успех вос­хва­ля­ли до небес, встре­ча­ли бла­го­же­ла­тель­но и с поче­том, если даже мно­гие из его про­ма­хов и оплош­но­стей име­ли в себе нечто при­вле­ка­тель­ное и милое? Вот отче­го, несмот­ря на весь вред, кото­рый он нанес государ­ству, его часто выби­ра­ли в стра­те­ги и ста­ви­ли во гла­ве вой­ска, а Мар­ций, домо­гав­ший­ся долж­но­сти, на кото­рую ему дава­ли пра­во мно­го­чис­лен­ные подви­ги, тем не менее потер­пел пора­же­ние. Пер­во­го сограж­дане не в силах были нена­видеть, даже стра­дая по его вине, вто­ро­го - ува­жа­ли, но не люби­ли.

Далее, Мар­ций в каче­стве коман­дую­ще­го перед оте­че­ст­вом не отли­чил­ся ни разу - он отли­чил­ся лишь перед непри­я­те­ля­ми, в ущерб оте­че­ству; Алки­ви­ад неод­но­крат­но при­но­сил поль­зу афи­ня­нам и как про­стой воин и как коман­дую­щий. В при­сут­ст­вии Алки­ви­а­да его про­тив­ни­ки нико­гда не мог­ли взять верх, все шло так, как того желал он, и лишь в его отсут­ст­вие наби­ра­лась сил кле­ве­та; Мар­ций не сму­тил сво­им при­сут­ст­ви­ем рим­лян, кото­рые вынес­ли ему обви­ни­тель­ный при­го­вор, не сму­тил и воль­сков, кото­рые его уби­ли - уби­ли неза­кон­но и бес­чест­но, но бла­го­вид­ный пред­лог к рас­пра­ве он доста­вил им сам: не при­няв пере­ми­рия, пред­ло­жен­но­го от име­ни государ­ства, он част­ным обра­зом дал жен­щи­нам себя уго­во­рить и не вырвал кор­ня враж­ды, не поло­жил пре­де­ла войне, а толь­ко упу­стил непо­вто­ри­мо счаст­ли­вый слу­чай. Он не дол­жен был отсту­пать, не убедив сна­ча­ла в пра­виль­но­сти сво­их дей­ст­вий тех, кто ему дове­рил­ся, - разу­ме­ет­ся, если пре­вы­ше все­го он ста­вил свой долг перед ними. Если же воль­ски ниче­го не зна­чи­ли в его гла­зах и он начал вой­ну толь­ко для того, чтобы уто­лить свой гнев, а затем пре­кра­тил ее, он и в этом слу­чае посту­пил недо­стой­но, ибо не ради мате­ри сле­до­ва­ло поща­дить роди­ну, но вме­сте с роди­ной - и мать. Ведь и мать и жена были частью род­но­го горо­да, кото­рый он оса­ждал. То, что он остал­ся глух к прось­бам цело­го государ­ства, к слез­ным моль­бам послов и жре­цов, а потом в уго­ду мате­ри отсту­пил, - не было честью для мате­ри, но ско­рее бес­че­стьем для оте­че­ства, избав­лен­но­го от гибе­ли заступ­ле­ни­ем одной-един­ст­вен­ной жен­щи­ны и из жало­сти к ней, точ­но само по себе оно поща­ды не заслу­жи­ва­ло. Нена­вист­ная, жесто­кая, поис­ти­не неми­ло­сти­вая милость! В ней не было мило­сер­дия ни к одной из вою­ю­щих сто­рон: ведь Мар­ций отсту­пил не пото­му, что согла­сил­ся на уго­во­ры непри­я­те­лей, и не пото­му, что скло­нил к согла­сию с собою това­ри­щей по ору­жию. При­чи­на все­го это­го - необ­щи­тель­ный, черес­чур над­мен­ный и само­лю­би­вый нрав, кото­рый и сам по себе тол­пе нена­ви­стен, а в соеди­не­нии с често­лю­би­ем при­об­ре­та­ет еще чер­ты лютой неукро­ти­мо­сти. Такие люди не хотят угож­дать наро­ду, точ­но вовсе не нуж­да­ют­ся в почет­ных зва­ни­ях и долж­но­стях, но потом, не полу­чив­ши их, него­ду­ют. Прав­да, чер­ни не при­слу­жи­ва­ли и мило­стей ее не иска­ли ни Метелл, ни Ари­стид, ни Эпа­ми­нонд, но они дей­ст­ви­тель­но пре­зи­ра­ли все, что народ вла­стен пожа­ло­вать или ото­брать, и, под­вер­га­ясь ост­ра­киз­му, тер­пя пора­же­ния на выбо­рах и выслу­ши­вая обви­ни­тель­ные при­го­во­ры в суде, они не гне­ва­лись на неспра­вед­ли­вость сограж­дан и охот­но при­ми­ря­лись с ними, когда те рас­ка­и­ва­лись и про­си­ли изгнан­ни­ков вер­нуть­ся. Тому, кто менее все­го заис­ки­ва­ет перед наро­дом, менее все­го при­ли­че­ст­ву­ет и жела­ние ему ото­мстить, точ­но так же, как слиш­ком горь­кая обида того, кто не полу­чил долж­ность, про­ис­те­ка­ет из слиш­ком горя­че­го стрем­ле­ния ее добить­ся.

Алки­ви­ад нико­гда не скры­вал, что поче­сти раду­ют его, а пре­не­бре­же­ние печа­лит, и пото­му ста­рал­ся быть при­ят­ным и милым для тех, сре­ди кого он жил. Мар­цию высо­ко­ме­рие не поз­во­ля­ло угож­дать тем, в чьей вла­сти было и почтить его и воз­вы­сить, но когда он ока­зы­вал­ся обой­ден­ным, често­лю­бие застав­ля­ло его гне­вать­ся и стра­дать. Имен­но это и могут поста­вить ему в упрек, ибо все про­чее в нем без­уко­риз­нен­но. Сво­ей воз­держ­но­стью и бес­ко­ры­сти­ем он заслу­жи­ва­ет срав­не­ния с бла­го­род­ней­ши­ми, чистей­ши­ми из гре­ков, но, кля­нусь Зев­сом, никак не с Алки­ви­а­дом, крайне нераз­бор­чи­вым в подоб­ных вопро­сах и весь­ма мало забо­тив­шим­ся о доб­рой сла­ве.

… ПРИМЕЧАНИЯ РЕДАКЦИИ САЙТА В изд. 1961: «Этот блеск сде­ла­ли еще более ярким поче­сти», в изд. 1994: «Этот блеск сде­лал еще более ярки­ми поче­сти». В ори­ги­на­ле: Τοῦ­το μέν­τοι τὸ λαμπρὸν ἐπι­φα­νέσ­τε­ρον ἐποίη­σεν ἡ τῶν πό­λεων φι­λοτι­μία , «Этот блеск сде­ла­ли еще более ярким поче­сти, (ока­зы­вае­мые) горо­да­ми». ИСПРАВЛЕНО. В изд. 1961: «с непо­д­власт­ны­ми царям фра­кий­ца­ми», в изд. 1994: «с непо­д­власт­ны­ми царя­ми фра­кий­ца­ми». В ори­ги­на­ле: τοῖς ἀβα­σιλεύτοις Θρᾳξὶν , «с непо­д­власт­ны­ми царям фра­кий­ца­ми». ИСПРАВЛЕНО.

АЛКИВИАД

Алкивиаду было девятнадцать лет, когда началась Пелопоннесская война, огромное столкновение между демократическим афинским государством и аристократической Спартой и их союзниками. Вся дальнейшая жизнь Алкивиада связана с этой двадцатисемилетней войной. Умер он в год окончания Пелопоннесской войны.
Алкивиад принадлежал к богатому и знатному афинскому роду Алкмеонидов. Рано потеряв родителей, он воспитывался в доме великого Перикла, его родственника и опекуна.
У Перикла, правителя Афин, бывали выдающиеся люди того времени, и с детских лет Алкивиад встречал многих из них - поэта и драматурга Софокла, философа Анаксагора и других. Он хорошо знал и жену Перикла Аспазию, одну из самых блестящих женщин древней Греции.
Юноша получил прекрасное воспитание и образование. Он был очень красив и сохранял красоту всю жизнь, в детстве, отрочестве и в зрелом возрасте.
Природа наделила Алкивиада незаурядным умом и исключительными способностями. Однако наряду с хорошими чертами характера у него часто проявлялись и отрицательные. Он отличался горячим, неровным, изменчивым нравом, и поведение его часто бывало непредсказуемым. В одном Алкивиад был неизменен и всегда верен себе: он был честолюбив, любой ценой стремился первенствовать и, чтобы добиться успеха, не останавливался ни перед чем.
Рассказывали, что еще мальчиком Алкивиад однажды боролся со своим приятелем. Противник оказался более проворным и сильным. Почувствовав, что с ним не справиться, Алкивиад укусил обхватившую его руку. Противник от боли невольно разжал руки.

91

Позор! - закричал он,- ты кусаешься, как девчонка!
- Нет,- ответил Алкивиад,- я кусаюсь, как лев!
В другой раз мальчики играли на узкой улице в кости. Они подбрасывали костяшки и, когда они падали наземь, считали, сколько выпало очков. Настала очередь Алкивиада кидать. Он бросил кости, но не успел взглянуть, сколько ему выпало очков, как к играющим стала быстро приближаться телега. Алкивиад бросился навстречу.
- Останови лошадь! - крикнул он возчику.- Не порти игру!
Возчик не обратил внимания на мальчишку и продолжал понукать лошадь. Играющие расступились, чтобы пропустить телегу. Алкивиад же лег на дорогу перед приближавшейся лошадью и закричал:
- Теперь поезжай, если сможешь!
Возчик вынужден был остановиться. Испуганные прохожие бросились поднимать Алкивиада. Только когда проверили кости, телега смогла тронуться дальше.
Алкивиада занимали не только игры и забавы. Он рано начал учиться, был прилежен, внимательно слушал и легко все запоминал. Учителя радовались его способностям и успехам. Но и здесь проявился его непокорный нрав: он решительно отказался учиться играть на флейте.
- Это занятие недостойно свободного человека, оно лишает его речи. С флейтой у рта нельзя и слова сказать!
Никакие доводы не могли его переубедить. Более того, другие знатные афинские юноши стали подражать Алкивиаду. Постепенно свободные люди перестали обучаться игре на флейте. Это занятие стало считаться унизительным.
Всеобщее восхищение его красотой, умом, дарованиями вскружило голову Алкивиаду. Он решил, что ему все доступно, все дозволено, и он стал часто поступать недостойно, лишь бы обратить на себя внимание, заставить говорить о себе. Поступки его не раз возмущали афинян.
Однажды он пришел к грамматику (учителю) и попросил у него сочинения Гомера. Учитель сказал, что у него нет Гомера. Алкивиад ударил его и убежал.
Как-то раз ни с того ни с сего на потеху приятелей, с которыми он побился об заклад, он подошел к Гиппонику, богатому афинянину, пользовавшемуся доброй славой и всеобщим уважением, и ударил его. Этот наглый поступок всех возмутил. На другой день, чуть стало светать, Алкивиад пришел к Гиппонику.
- Прости меня,- сказал он,- я очень виноват. Отдаю себя в твои руки. Готов понести любое наказание.
Гиппоник простил обидчика. Несколько лет спустя он даже выдал за Алкивиада свою дочь Гиппорету, которая прожила с ним весьма нелегкую жизнь.
Были у Алкивиада и другие, не украшающие его поступки.

92

Например, у него была очень красивая и дорогая собака. В один прекрасный день Алкивиад приказал обрубить собаке хвост. Друзья укоряли Алкивиада за этот бессмысленный поступок, говорили, что в городе жалеют собаку и бранят его;
- Очень хорошо! - ответил Алкивиад.- Пусть лучше болтают о собачьем хвосте, чем обсуждают мои дела.
Достигнув совершеннолетия, Алкивиад смог принимать участие в спортивных состязаниях, в том числе и в Олимпийских играх. Богатство позволяло ему содержать конюшни со множеством лошадей и участвовать в беге колесниц, что могли позволить себе только самые богатые люди.
Однажды Алкивиад прислал в Олимпию сразу* семь колесниц. До этого никто не мог себе такого позволить. Он не только победил и получил первое место, но его колесницы заняли еще два призовых места. По обычаю, победитель мог заказать победную песнь. Ее написал для него знаменитый поэт Еврипид, он восславил Алкивиада такими словами:

93

Хочу воспеть тебя, сын Клиния. Победа прекрасна. Еще прекраснее, что тебе единственному из эллинов удалось прийти на колеснице первым, вторым и третьим!..
По старинным греческим обычаям тот, кто победил на Олимпийских играх, мог претендовать на власть в государстве. Конечно, для избрания на высшие государственные должности надо было еще обладать красноречием, уметь говорить в народном собрании. Впоследствии сам великий Демосфен отметил замечательные ораторские способности Алкивиада. Он умел мастерски говорить без подготовки, остроумно отвечать на вопросы, замечания и так увлекал слушающих, что мало кто замечал, что он слегка шепелявил.
Заметную роль в жизни Алкивиада играла его дружба с Сократом. С юных лет он сблизился с этим великим философом, который сделался его другом и наставником. Это доказывает, что от природы Алкивиад был одарен не только красотой, но и прекрасными душевными качествами, которые Сократ стремился сберечь. Он остерегал своего молодого друга от дурного влияния, которое на него оказывал круг веселых приятелей. Как мы видели, это не всегда удавалось и дурные наклонности Алкивиада брали верх.
Восемнадцатилетний Алкивиад участвовал в походе афинян к городу Потидее. Поход он совершил вместе с Сократом. В битве Алкивиад был ранен, и жизнь ему спас Сократ, отразивший врагов. В свою очередь при отступлении Алкивиад несколько раз защитил Сократа.
Эта странная дружба умудренного жизнью философа и неуравновешенного юноши крепла, несмотря на то, что Сократ откровенно обличал недостатки Алкивиада.
Принимать участие в государственных делах Алкивиад начал рано. Происхождение, богатство, влиятельные друзья и родня облегчали ему путь к занятию государственных должностей.
Но он хотел быть обязанным самому себе, своим талантам, своему ораторскому искусству.
Алкивиад не стал приверженцем ни одной из боровшихся в Афинах политических партий. В зависимости от обстоятельств и прежде всего своих целей он примыкал то к одной, то к другой партии. К народу же он относился презрительно, считал, что демократию лучше заменить властью сильного правителя. Еще в юности он открыто высказывал такие мысли. Как-то пришел он к правителю Афин Периклу, но тот не встретился с ним.
- Хозяин занят,- сказали слуги,- он размышляет над отчетом, с которым должен будет выступить перед народом.
- Лучше бы ему подумать над тем, как вообще ни в чем не отчитываться перед афинянами! - воскликнул Алкивиад.
Политическая деятельность Алкивиада началась в трудное для Афин время. Почти десять лет продолжалась война, принесшая неисчислимые бедствия. Многие видные деятели погибли в сражениях. Афины опустошила чума, которая унесла и Перикла. Ни Афины, ни

94

Спарта не достигли решающего успеха. В этой обстановке главе партии умеренных Никию удалось добиться заключения мира (421 г. до н. э.), который принес временное успокоение. Условиями мира многие в Афинах были недовольны, особенно горожане, торговцы, ремесленники, которым война приносила ряд выгод. Партию городского населения, выступавшую за продолжение войны, возглавлял ремесленник Гипербол. Алкивиад примкнул к этой партии и все силы своего могучего красноречия, всю свою энергию обратил на то, чтобы убедить народ возобновить войну. Ему удалось уговорить многих, но не Никия, своего главного политического противника.
Никий пользовался большим почетом и известностью, а после смерти Перикла сделался самым влиятельным человеком в Афинах. Своей осторожностью, можно сказать - нерешительностью, он отличался от Алкивиада, но многих привлекали к нему именно эти черты характера.
В 420 г. до н. э. Алкивиад был избран стратегом и стал во главе государства. Но влияние Никия, творца мира, оставалось огромным, что вызвало зависть Алкивиада, и он не видел иного способа оттеснить Никия, кроме срыва мирного договора и возобновления войны.
Как только между афинянами и спартанцами возникли первые недоразумения и разногласия, Алкивиад начал все более ожесточать своих земляков против лакедемонян, одновременно настраивая их против Никия.
Готовясь к возможному возобновлению войны, Алкивиад искал новых союзников и привлек к сближению с Афинами некоторые пелопоннесские государства, в том числе и старого врага Спарты - Аргос. Спартанцы выступили против Аргоса.
В Афинах в это время на смену Алкивиаду был избран Никий, который не оказал новым союзникам должной поддержки. Но он разрешил афинским добровольцам во главе с Алкивиадом прийти на помощь восставшим против Спарты пелопоннесцам. В сражении при Мантинее спартанцы победили. Аргосцы и другие пелопоннесские государства вынуждены были подчиниться Спарте.
Поражение при Мантинее привело к краху партии Алкивиада, настаивавшей на продолжении войны.
По установившемуся обычаю полководец, потерпевший поражение, часто не только лишался должности, но подвергался остракизму, изгнанию из страны. Однако Алкивиад оказался исключением из этого правила. Ловкий дипломат, умеющий убеждать людей и влиять на них, Алкивиад сумел договориться со своими противниками и остался в Афинах, фактически разделив власть с Никием. Изгнали же вместо Алкивиада вождя демократов Гипербола.
Алкивиад продолжал свою борьбу с Никием, стремясь любыми путями ослабить его популярность и влияние и добиться возобновления войны со Спартой. Алкивиад при этом не выбирал средств для достижения своей цели.

95

Дела Никия ухудшались, как вдруг из Спарты прибыло посольство с целью уладить споры, укрепить мирные отношения между государствами.
Это было ударом по Алкивиаду и его сторонникам. Стремясь во что бы то ни стало сорвать переговоры, он тайно встретился с послами.
- Не узнаю вас, спартанцы,- сказал он,- неужели вы забыли, что Совет всегда ласково принимает тех, кто обращается к нему. Только народ всегда высокомерен, несдержан, на него нельзя положиться. Ни в коем случае не открывайте афинянам, что вы уполномочены сами все решать, не ожидая одобрения из Спарты. Если народ про это узнает, он начнет требовать слишком многого. Нет, друзья мои, если только вы не хотите, чтобы вас заставили поступать вопреки вашей воле и вашим планам, ведите переговоры так, словно вы приехали только прощупать почву и никаких прав и полномочий у вас нет. А я вам охотно помогу.
Свои слова Алкивиад подтвердил клятвой. Послы поверили Алкивиаду, дивясь его красноречию и уму. Они рады были получить такую поддержку.
Назавтра собрался народ, чтобы выслушать послов. Они не успели вымолвить слова, как Алкивиад спросил:
- Правда ли, что вы прибыли с широкими, неограниченными полномочиями?
Памятуя о вчерашнем разговоре, послы ответили:
- Нет, это неверно.
- Ах, вот как! - вскричал Алкивиад, как будто не он нагло обманывал других, а сам жертва обмана.- Значит, вы ввели всех в заблуждение! Вы низкие, коварные лжецы! От них,- Алкивиад обратился к народу,- нельзя ждать ни здравых решений, ни здравых дел!
Народ негодовал. Ничего не подозревавший Никий был поражен таким вероломством.
Спартанские послы уехали ни с чем, и вскоре война возобновилась.
Алкивиад, избранный стратегом, проявил таланты политика и полководца. Ему удалось склонить на сторону Афин несколько больших городов, раньше стоявших за Спарту. Он умело руководил боевыми действиями на суше и на море. Вместе с тем народ возмущали и раздражали роскошь, в которой жил Алкивиад, его разнузданность, его щегольство, излишества. Он мог избить человека из-за пустяка. Возбуждали недовольство многие другие поступки Алкивиада. Но вместе с тем он тратил огромные деньги на организацию для народа театральных представлений, на подарки афинянам. Его щедрость привлекала людей. Он был полон противоречий. Но слава его предков, его красота и таланты заставляли афинян прощать Алкивиаду своеволие и пренебрежение древними обычаями. Драматург Аристофан сказал, что «народ любит и ненавидит Алкивиада, но не хочет обходиться без него».

96

Некоторые проницательные люди разгадали натуру Алкивиада и указывали народу на его стремление к самовластию, призывая, пока не поздно, обуздать его. Их призывы были тщетными. Но опасения эти оправдались, вскоре Алкивиад действительно принес много бед родине.
После того как война со Спартой возобновилась, Никий возглавил поход во Фракию, чтобы отвоевать расположенные недалеко от Потидеи золотые рудники и захваченный ранее спартанцами город Амфиполь. Поход закончился неудачей, и это еще более поколебало влияние Никия и его партии.
Честолюбивые стремления не давали покоя Алкивиаду. Он мечтал о том, чтобы стать владыкой всей Греции, объединенной вокруг Афин. Он думал о своей славе больше, чем об отечестве. Замыслы Алкивиада совпали с планами демократической партии. Он стал вождем тех, кто был сторонником военной экспедиции на остров Сицилию.
Сицилия еще при жизни Перикла манила афинян, а позднее мысль о завоевании этого богатого острова сделалась всеобщей.
Алкивиад все свое красноречие, всю свою бурную энергию употребил, чтобы побудить афинян направить войско в Сицилию. В своих зажигательных речах Алкивиад увлекал афинян заманчивыми картинами великого будущего Афинского государства.
- Сограждане! - призывал Алкивиад.- Мы должны овладеть Сицилией, и это будет только начало великих дел. Сицилия даст возможность двигаться дальше на запад и овладеть Карфагеном. Завоевав Сицилию и Карфаген, афиняне захватят сказочную добычу и все граждане Афин станут богатыми. Не надо будет работать, а только повелевать своими подданными.
В Афинах царило возбуждение. В это время туда прибыли послы от двух сицилийских городов, Эгесты и Леонтии. Они просили помощи против могущественных Сиракуз. Послы уверяли, что на острове Сицилия афинян ждут и едва афинские воины ступят на берег, вспыхнет всеобщее демократическое восстание. Послы обещали также большие деньги, чтобы содержать афинское войско, когда оно прибудет в Сицилию.
Просьба послов Эгесты и Леонтии обсуждалась в народном собрании. О Сицилии шли споры - на улицах, в домах, в мастерских, в лавках - словом, везде. Большинство афинян ничего не знали об этом далеком острове и рассказывали о нем разные небылицы. Но все думали, что Сицилия сказочно богата и завладеть ею будет легко.
Против Этих фантастических замыслов осмелился выступить только Никий:
- Сицилия очень велика,- говорил он,- там большое население, враждебное Афинам. У сицилийцев сильное войско и достаточно денег, чтобы вести войну.
Однако голосу благоразумия не вняли. Народное собрание решило начать поход и отправить в Сицилию шесть тысяч от-

97

борных воинов на многочисленных кораблях. Во главе войска были поставлены Алкивиад и Никий, а также известный своей храбростью Ламах. Полагали, что дерзкая отвага, несдержанность Алкивиада будет уравновешиваться опытом и осторожным характером Никия.
Весь город пришел в движение, все готовили предстоящий поход: богатые афиняне помогали строить и снаряжать корабли, союзники Афин доставляли нужные средства, крестьяне везли продовольствие, граждане, способные носить оружие, готовились к походу.
Уже после решения народного собрания об экспедиции в Сицилию Никий еще раз попытался образумить народ. Он обвинял Алкивиада в том, что тот из-за личных выгод, в погоне за славой готов подвергнуть отечество и его граждан страшной опасности.
- Ведь никто,- говорил Никий,- даже сам Алкивиад, толком не знает, что ждет там афинян. Возможна неудача, и это ослабит Афины и побудит Спарту к продолжению войны.
Однако и на этот раз народное собрание не обратило внимания на предостережение Никия.
Вскоре был готов большой флот (134 триеры), на который затратили огромные деньги.
Вдруг, накануне отплытия, в Афинах случилось неслыханное происшествие, встревожившее город. Проснувшиеся утром граждане увидели, что стоявшие на перекрестках улиц гермы разбиты, изуродованы. Гермы - невысокие четырехугольные столбы с головой бога Гермеса - чрезвычайно чтились в Афинах. Суеверные афиняне увидели в этом святотатстве дурной знак.
- Кто совершил богохульство?! Кто преступник?! - спрашивали горожане.
Вначале считали, что это сделали вражеские силы, которые надеялись, что осквернение герм афиняне сочтут плохим предзнаменованием и отложат, а может быть, и вовсе отменят поход. Другие видели в этом преступлении происки врагов демократии или изменников.
Началось расследование. Ходом расследования решили воспользоваться враги Алкивиада, увидев удобный повод, чтобы скомпрометировать его, сломать его карьеру. Особенно оживились противники Алкивиада, когда открылось еще одно преступление против религии.
Группа афинской молодежи во время пирушки разыгрывала у себя в доме мистерии богини Деметры, насмехаясь над этими таинствами, которые имели право совершать только специально посвященные женщины. Поползли слухи, что в этом осмеянии священных обрядов участвовал со своими друзьями и Алкивиад. Тайные доносы стали обвинять Алкивиада и в осквернении герм.
Алкивиад стал опасаться худшего. Однако, узнав, что моряки и сухопутное войско за него, что они не желают идти в поход без своего вождя, приободрился. Он стал энергично готовиться к своей защите в суде, требуя немедленного разбирательства дела.

98

Враги Алкивиада понимали, что при подобных обстоятельствах судьи могут быть снисходительными к нему и он даже сумеет оправдаться. Несколько ораторов, тайных недоброжелателей Алкивиада, выступили в народном собрании якобы с добрыми предложениями.
- Нелепо,- говорили они,- чтобы стоящий во главе такой важной экспедиции полководец задерживался, тратил время на ожидание суда. Пусть он отплывает в добрый час, а после возвращения из похода он сможет держать ответ перед законом.
Злой умысел, таящийся в этом предложении, не ускользнул от Алкивиада. Он опять потребовал немедленного суда.
- Очень худо,- сказал Алкивиад,- идти на врага, не очистившись от обвинений, от доносов, без уверенности в будущем. Суд нельзя откладывать. Я готов умереть, если не докажу своей невиновности. Когда же меня оправдают, я с легким сердцем отправлюсь в поход.
Но ему не удалось убедить народ, и был дан приказ к отплытию. В мае (415 г. до н. э.) экспедиция во главе с Алкивиадом, Никием и Ламахом вышла в море, взяв курс на Сицилию. Это были мощные силы: сто тридцать четыре триеры, пять тысяч тяжелых пехотинцев (гоплитов), более тысячи трехсот лучников, пращников и других легко вооруженных воинов, а также снаряжение и припасы.
Корабли афинян плыли на запад, к берегам Италии. Плавание шло благополучно, казалось, все идет как задумано и удастся поднять против Сиракуз другие сицилийские города. Однако, когда приблизились к цели плавания, поняли, что не все пойдет гладко. Оказалось, большинство греческих городов южной Италии настроено к афинянам враждебно. Появление огромной эскадры вызвало их беспокойство, они справедливо решили, что афиняне пришли не столько для помощи, сколько для подчинения себе греческих государств южной Италии.
Тем временем Алкивиад взял южноиталийский город Регию, затем высадился на Сицилии, где захватил город Катаны. После этого Алкивиад решил приступить к осаде Сиракуз. Ламах согласился с этим планом, но Никий выступил против. Между вождями начались бесплодные споры. Прерваны они были приходом из Афин священной триеры «Саламинии». Корабль пришел за Алкивиадом, ему приказано было возвратиться и предстать перед судом.
Случилось то, чего опасался Алкивиад.
После отплытия экспедиции в Афинах оживили свою деятельность враги Алкивиада. Речь шла уже не только об оскорблении мистерий и надругательстве над священными гермами. Выдвигались еще более серьезные обвинения: безбожники якобы хотели уничтожить демократию в Афинах. Начались многочисленные аресты подозреваемых, допросы, пытки.
Арестован был некий оратор Андокид, известный как ярый ненавистник демократии и приверженец аристократического прав-

99

ления. В тюрьме он сблизился с одним из товарищей по несчастью - Тимеем. Это был малоизвестный, но решительный и умный человек. Он убедил Андокида, что ему, чтобы спасти себя, нужно сделать ложный донос.
- Тот, кто сознается,- говорил Тимей,- и выдаст сообщников, получит прощение. Иначе ему грозит смертный приговор. А предав нескольких подозрительных личностей, он сам спасется и спасет многих честных людей.
Андокид согласился. Он сделал ложный донос на себя и еще на нескольких человек, в том числе, для большей убедительности, и на своих собственных рабов.
Андокид получил обещанное прощение, остальные были казнены.
Однако гнев народа не был удовлетворен, все раздражение обратилось на Алкивиада, и за ним послали «Саламинию».
Конечно, Алкивиад мог пренебречь приказом и остаться, защищенный преданным ему флотом и войском. Он предпочел подчиниться и сел на присланный за ним корабль. Алкивиад понимал, что ему грозит, и перед отъездом он через своих людей предупредил Сиракузы о планах афинян. Когда «Саламиния» причалила к гавани Фурии (южная Италия), Алкивиад сошел на берег и скрылся. Поиски ни к чему не привели.
Кто-то из жителей узнал Алкивиада и спросил:
- Неужели ты не веришь родине?
- Отчего же,- возразил Алкивиад,- верю, но только не в тех случаях, когда дело касается моей жизни. Тут я не поверю даже родной матери...
Вскоре Алкивиад узнал, что его заочно обвинили в осквернении герм, в оскорблении мистерий и приговорили к смерти. Имущество его было конфисковано, а жрецы должны были проклясть его как изменника и оскорбителя святынь.
Узнав о приговоре, Алкивиад вскричал:
- О, я докажу им, что я еще жив!
Потеряв надежду на возвращение в отечество, опасаясь, что его выдадут Афинам, он решился на измену. Алкивиад послал гонца в Спарту и просил об убежище, убеждая, что он спартанцам принесет больше пользы как друг, чем причинял вреда будучи врагом.
Спартанцы приняли Алкивиада. Прибыв в Спарту, он прежде всего убедил спартанцев послать отряд в Сицилию для борьбы с афинянами. Затем он посоветовал занять и укрепить важный пункт в Аттике - Декелснь, откуда они смогут опустошать страну. Своими действиями Алкивиад принес много бед родине.
Между тем командование в Сицилии перешло целиком к Никию, человеку нерешительному, который к тому же после отъезда Алкивиада перестал верить в успех экспедиции. Потратив несколько месяцев на бесцельное плавание вдоль берегов Сицилии, возбудив недовольство войска, он только осенью осадил Сиракузы. Но с наступлением холодов Никий отвел свои силы на зимний отдых.

100

Только следующим летом началась регулярная осада Сиракуз. Стал намечаться некоторый успех, военный и политический. Афиняне нанесли поражение сиракузянам под стенами города. Сицилийские города стали искать связи с афинянами.
В это время на помощь Сиракузам прибыл сильный спартанский отряд, посланный по совету Алкивиада. Спартанцы нанесли серьезный удар осаждающим и прорвались в окруженный город.
Никий растерялся, он слал просьбы в Афины, умоляя прислать подкрепление и освободить его от командования.
Афины в это время испытывали серьезнейшие трудности. Шла война. Спартанцы, занявшие по совету Алкивиада Декелень, лежащий в центре Аттики, совершали оттуда набеги, разоряли поля, препятствовали доставке хлеба в город.
Наступило третье лето Сиракузской экспедиции.
Народное собрание Афин решило все же послать подкрепление Никию. Более семидесяти кораблей с пятью тысячами гоплитов, тремя тысячами копейщиков, лучников и пращников было отправлено в Сицилию. Возглавлял эти силы опытный полководец Демосфен. Когда подкрепление прибыло под Сиракузы, Демосфен обвинил Никия в трусости и настоял на немедленном решающем сражении. Никий вынужден был уступить. Однако афинян постигла неудача, они были разбиты и потеряли много людей.
Дух воинов пал. Решено было снять осаду и уйти из Сицилии. Когда все уже было готово к отплытию, ночью началось лунное затмение. Суеверный, как и большинство афинян, Никий счел это дурным предзнаменованием. Отплытие решили отложить на месяц, до следующего полнолуния. Забросив все дела, Никий приносил жертвы богам, молил их отвратить грозящие великие бедствия.
Враги же не теряли времени. В ожесточенном морском бою они нанесли поражение афинянам, а главное - закрыли выход из гавани. Была сделана попытка прорваться, но скучившиеся в небольшой бухте многочисленные неповоротливые афинские корабли сражались в невыгодных для них условиях, потерпели неудачу и не смогли вырваться из западни.
Сухопутному войску враги тоже преградили пути отхода. Окруженным афинянам оставался один путь к спасению: вырваться из кольца и отступить во внутренние районы Сицилии.
С рассветом афиняне стали пробиваться. Завязалось кровопролитное восьмидневное сражение. Вражеская конница непрерывно атаковала. Множество убитых приходилось оставлять без погребения. Больной Никий шел со своими воинами, разделяя с ними тяготы. Глядя на него, многие вспоминали, что Никий был против экспедиции в Сицилию.
Вскоре усталые, голодные, изнемогающие от жажды афиняне были прижаты к берегу реки. Спартанцы и сиракузяне начали избиение вражеских воинов. Положение сделалось безнадежным, афиняне прекратили сопротивление и сложили оружие.

101

Народное собрание Сиракуз постановило предать казни Никия и других военачальников афинян. Часть пленных была продана в рабство, а большинство отправлено на тяжкие работы в каменоломни, где почти все и погибли.
Таков был печальный конец Сицилийской экспедиции.
Гибель флота и войска в Сицилии была страшным ударом для Афинского государства, что сказалось на дальнейшем ходе войны.
Алкивиад, который был главным зачинщиком сицилийского похода, жил в Спарте и деятельно боролся против своего отечества. Спартанцы восхищались дальновидностью и острым умом Алкивиада и вели военные действия, в значительной степени следуя его советам.
Всех удивлял образ жизни Алкивиада. Недавний богач, привыкший к изысканной еде, к роскоши, поражавший афинян своими тратами, пирами, решительно изменился. Он мало чем отличался от суровых спартанцев, занимался гимнастикой, купался в холодной воде, коротко стригся, питался ячменными лепешками и черной похлебкой, был немногословен.
Алкивиад, подобно хамелеону, всегда умел приспособляться к окружающей обстановке, при этом одинаково хорошо усваивая и хорошее, и дурное. Если в Спарте он был невзыскателен, серьезен, то в Ионии - беспечен и нежен, во Фракии беспробудно пьянствовал, а в Фессалии не слезал с коня. Все это были лишь внешние перемены, маска, которую надевал Алкивиад, чтобы понравиться окружающим и добиться своих целей.
Влияние Алкивиада в Спарте постепенно уменьшалось, росла враждебность к нему. Многие знатные спартанцы относились к Алкивиаду с недоверием и завидовали успехам чужеземца. Ненавидел его и царь Агис, жену которого Алкивиад соблазнил. Кроме того, значительные успехи Спарты в войне и ослабление Афин сделали менее нужными советы Алкивиада.
Почувствовав изменение обстановки, Алкивиад стал подумывать об отъезде из страны. Как раз в это время ему надлежало отправиться в Ионию, чтобы действовать там в интересах Спарты. Ему удалось склонить к выходу из союза с Афинами много греческих государств Ионии. Вскоре до него дошли слухи, что в Спарте его собираются приговорить к смерти. Не дожидаясь подтверждения этих слухов и опасаясь могущества Спарты, Алкивиад бежал к наместнику персидского царя Тиссаферну.
Это был хитрый и коварный человек, ярый враг всех греков. Он поддерживал то Афины, то Спарту, стремясь ослабить обе стороны. Все же, несмотря на свой жестокий нрав и ненависть к грекам, он понимал, что Алкивиад может быть ему полезен. Кроме того, он был очарован этим человеком, его умом и красотой и осыпал гостя любезностями, дарами и почестями. Алкивиад скоро стал самым влиятельным лицом при дворе сатрапа, который прислушивался к его советам.
Алкивиад посоветовал Тиссаферну уменьшить помощь Спарте

102

и не доводить Афины до крайности. Пусть греки сами, говорил он, изнурят и ослабят друг друга, и тогда Персия сможет господствовать над всей Грецией. Так убеждал он персидского наместника, но в душе, оставаясь афинянином, тревожился, что его родной город может погибнуть, а он сам окажется в руках спартанцев, приговоривших его к смерти.
Скоро и спартанцы, и афиняне поняли, что многое зависит от Алкивиада, и стали думать о том, чтобы привлечь его на свою сторону. Афины не могли бороться одновременно и со Спартой, и с Персией, и потому сближение с Персией становилось выходом из положения. Помочь в этом мог Алкивиад. Со своей стороны, Алкивиад искал сближения с Афинами, надеясь на отмену заочного приговора и возвращение в отечество.
В то время афинский флот и основное войско находились у острова Самос. Несмотря на неудачи, это еще была грозная сила.
Положение Афин тогда было тяжелым. Сказались последствия долгой войны. Многие жители жаждали мира, но понимали, что с демократической властью Спарта не пойдет на соглашение. В этой обстановке противники демократии подняли голову.
Пользуясь тем, что демократически настроенные флот и войско были далеко, афинские аристократы произвели государственный переворот. Власть перешла к небольшой группе аристократов, олигархов. Новые правители начали жестокую расправу со своими противниками. Был оставлен в силе и смертный приговор, вынесенный когда-то Алкивиаду.
Алкивиад был разочарован и ближе сошелся с демократами. Шаг этот облегчило то, что матросы и воины, стоявшие у Самоса, были решительными сторонниками демократии и обратились к Алкивиаду, прося стать во главе флота и войска и повести их в Афины против олигархов. Предложение было почти единогласным. Только один военачальник заметил:
- Алкивиад одинаково равнодушен и к аристократам, и к демократам, он ищет только средства, чтобы вернуться на родину.
Алкивиад согласился возглавить афинские силы. Опытный полководец и политик, он, однако, понимал, что, если флот уйдет к своим берегам, вся Иония, Геллеспонт окажутся беззащитными и будут легко захвачены спартанцами. Ему удалось изменить настроение войска и настоять, чтобы флот не шел к берегам Аттики.
В Афинах между тем народ, руководимый сторонниками и друзьями Алкивиада, выступил за демократию и низложил олигархов. Народ Афин ждал прибытия Алкивиада, который понимал, что его положение непрочно, зависит от милости толпы. Он же хотел вернуться только как победитель и спаситель родины.
Стремясь любым путем укрепить свою позицию, Алкивиад отправился к Тиссафену, надеясь уговорить его помочь афинянам. Но коварный сатрап на этот раз принял его враждебно, приказал схватить и бросить в тюрьму. Месяц пробыл Алкивиад в темнице, прежде чем ему удалось бежать и вернуться к афинскому войску.

103

В октябре 411 г. до н. э. восемнадцать кораблей под командованием Алкивиада покинули Самос. Узнав, что большой спартанский флот и присоединившиеся к нему персидские суда, возглавляемые Фарнабазом, находятся неподалеку от Абидоса (у входа в Геллеспонт), Алкивиад двинулся туда. Афиняне стали на якорь близ входа в гавань. Моряки соблюдали все меры предосторожности, чтобы враг не заметил их приближения. В этот момент разразилась гроза, все потемнело, хлынул ливень, что помогло скрытно завершить приготовления. Когда прояснилось, Алкивиад увидел спартанский флот. Опасаясь преждевременно обнаружить свои истинные силы и не желая дать врагам времени уклониться от боя, Алкивиад приказал большинству своих кораблей держаться позади. Сам же с небольшим числом судов двинулся навстречу спартанцам. Завязалось ожесточенное сражение. В разгар боя, когда успех склонялся на сторону спартанцев, появился главный афинский флот, и все изменилось. Спартанские корабли обратились в бегство. Матросы искали спасения на берегу. Алкивиад стремительно высадил десант и полностью разгромил врагов. Пал и их военачальник Миндар. Фарнабазу удалось ускользнуть. Много спартанских кораблей было потоплено, остальные захвачены афинянами. В руки афинян попало донесение спартанцев, как обычно, лаконическое: «Деревяшки погибли. Миндар окочурился. Экипаж голодает. Не знаем, что делать».
Афины вернули себе господство на море. Теперь Алкивиад начал приводить к покорности отпавших от Афин союзников. Он захватил город Халкедон, стоявший на берегу Босфора. Подошедший на помощь персидский сатрап Фарнабаз был отброшен.
После этого Алкивиад двинулся против Византия, стоящего на другом берегу пролива, и осадил город. Сторонники афинян открыли городские ворота. В кровопролитном сражении Алкивиад снова добился победы.
Вот теперь, одержав столько побед над врагами, он рискнул направиться на родину, где его когда-то приговорили к смерти.
Украсив борта своих триер трофейными щитами и другой военной добычей, ведя за собой захваченные у спартанцев корабли, он тронулся в путь.
После восьмилетнего изгнания Алкивиад вернулся в Афины. Встреча превзошла его ожидания. Огромная толпа встречала его радостными криками, ему подносили цветы, все стремились увидеть спасителя Афин, старики показывали его детям.
Конечно, радость граждан омрачалась печальными воспоминаниями о пережитых несчастьях. Многие вспоминали роковую сицилийскую экспедицию и то, что она была начата Алкивиадом.
В народном собрании Алкивиад со слезами рассказал о своих страданиях, о своей судьбе. Он старался внушить согражданам бодрость и надежды на лучшее будущее. Афиняне наградили его золотым венком и избрали стратегом-автократором (единоправителем). Отныне Алкивиаду подчинялись морские и сухопутные силы Афин.

104

Алкивиад находился на вершине славы. Простой люд, беднота питали к нему безграничную любовь. Народ с радостью подчинялся его единоличной власти, надеясь, что он будет действовать в интересах государства.
Но противники Алкивиада, аристократы, старались поскорей выпроводить его из Афин. Война еще продолжалась, и был прекрасный предлог избавить столицу от его присутствия.
В кратчайший срок было снаряжено сто кораблей, и Алкивиад отплыл на восток.
Народ по-прежнему верил, что для Алкивиада нет ничего невозможного.
И на этот раз Алкивиад одержал несколько побед, но решающего успеха не достиг. Это вызвало разочарование. Прошлое Алкивиада не было забыто, и любая неудача вызывала не только недовольство, но и всяческие подозрения. Подняли голову враги полководца и начали выступать против него с прямыми обвинениями.
Алкивиад, который нуждался в средствах для содержания войска, часто отлучался в поисках денег и продовольствия.
Во время одной из таких отлучек Алкивиад передал командование флотом стратегу Антиоху. Это был прекрасный моряк, но вздорный, заносчивый и недалекий человек. Встретив спартанский флот, которым командовал Лисандр, Антиох, несмотря на строгий приказ уклоняться от столкновения, все же начал бой, потерпел поражение и сам погиб.
Узнав об этом, Алкивиад срочно возвратился на Самос и, возглавив основные морские силы Афин, повел их против спартанского флота. Но Лисандр, зная военное искусство Алкивиада, уклонился от битвы.
Когда весть об этих событиях пришла в Афины, оживились враги Алкивиада, они стали будоражить народ, крича всюду, что Алкивиад, в то время как рядом находится вражеский флот, передал командование ничтожным людям, хвастунам, а сам плавал куда хотел, пьянствовал. Припомнили Алкивиаду и прошлые грехи.
Народное собрание поверило обвинениям, отрешило Алкивиада от командования и выбрало других стратегов.
Об этом решении народного собрания Алкивиад узнал, когда находился во Фракии, где собирал деньги для войска. Понимая, чем это может ему грозить, он решил ие возвращаться на Самос.
Между тем сменившие Алкивиада военачальники направили весь флот к проливу Геллеспонт, на другом берегу которого стояла эскадра Лисандра.
Афинские стратеги избрали странную тактику. На рассвете их корабли приближались к спартанским, пытаясь вызвать их на бой. Не достигнув этого, возвращались в большом беспорядке. Остальное время дня проводили весело и беспечно, без всяких мер предосторожности. Так шел день за днем.
Находясь неподалеку, Алкивиад заметил эти легкомысленные действия. Он решил предостеречь соотечественников от грозящей

105

опасности, от возможного несчастья. Вскочив на коня, он помчался к афинянам. Он горячо убеждал стратегов изменить тактику, он говорил, что место для стоянки флота выбрано неудачно, вблизи нет удобных гаваней, нет и городов, так что продовольствие приходится доставлять издалека. Говорил он и о плохой дисциплине, о том, что напрасно разрешают матросам надолго покидать свои корабли. Это ведь очень опасно, вблизи большой вражеский флот.
Но его не слушали. Ему грубо посоветовали не соваться не в свое дело, ведь он сейчас не командующий, и велели по добру-по здорову убираться прочь.
Вскоре события доказали правоту Алкивиада. Лисандр неожиданно напал на афинский флот, застал его врасплох и полностью уничтожил. Только восьми кораблям удалось уйти, почти двести было захвачено спартанцами. В плен попало три тысячи афинян. Лисандр приказал казнить пленных.
Это был страшный удар. У афинян не стало флота, дальнейшая борьба сделалась безнадежной. Вскоре Афины признали свое поражение и сдались. Война, длившаяся почти тридцать лет, была проиграна. Спарта стала господствовать на суше и на морс.
Опасаясь мести спартанцев, Алкивиад решает отправиться в Персию к царю Артаксерксу. На этот раз он не собирался предлагать свои услуги персам, он надеялся как-то помочь родному побежденному городу, переживавшему тяжкие унижения и позор.
По пути Алкивиад останавливается у сатрапа Фарнабаза, который принял его с почетом и уважением. При содействии Фарнабаза он надеялся быстрее добраться до двора Артаксеркса.
Афиняне теперь, когда все рухнуло и они оказались под тяжелой пятой спартанцев, все чаще вспоминали Алкивиада и горевали о своих ошибках, о том, что в опасное для Афин время отстранили от дел самого даровитого и смелого своего вождя. Афинян не оставляла надежда, что, пока жив Алкивиад, не все потеряно.
- Ведь и раньше,- рассуждали они,- оказавшись на чужбине, Алкивиад не сидел в праздности. И теперь он не останется равнодушным к бедствиям родного города.
Но такие же мысли были и у спартанцев, и они не оставили Алкивиада в покое: Лисандр получил приказ умертвить его.
Фарнабаз, у которого жил афинский изгнанник, не посмел ослушаться, боясь гнева царя, который был расположен к Спарте.
Убийцы окружили деревенский дом, в котором жил Алкивиад, и, боясь встретиться лицом к лицу со своей жертвой, подожгли дом. Алкивиад, схватив все, что было под рукой, приглушил пламя и с мечом в руке выскочил наружу. Одним своим видом он разогнал нападавших. Но те, отойдя на безопасное расстояние, засыпали его градом.стрел и копий. Алкивиад был убит. Его похоронили в этом же селении. Ему было сорок шесть лет.

106

Конечно, в точности неизвестно, как погиб Алкивиад. Есть и другие рассказы. Говорят, что он сам был виноват в своей гибели Он вызвал враждебность к себе, соблазнив женщину из одной знатной персидской семьи. Ему отомстили братья и родственники этой женщины. Характер Алкивиада допускает такую версию Вспомним случай с женой спартанского царя Агиса.
Так или иначе кончилась бурная жизнь этого выдающегося человека, соединявшего в себе и великие таланты, и великие недостатки.
Шли годы, десятилетия, столетия, и в памяти людской остались, главным образом, достоинства Алкивиада, замечательного политического и военного деятеля древней Греции.

Подготовлено по изданию:

Знаменитые греки и римляне: 35 биографий выдающихся деятелей Греции и Рима. Сборник. Авторы и составители М. Н. Ботвинник и М. Б. Рабинович - СПб.: Индивидуальное частное предприятие Кузнецова «Издательство «Эпоха», 1993. 448 с.
ISBN 5-87594-034-4.
© М. Н. Ботвинник и М. Б. Рабинович, авторы переложения, 1993

Алкивиад Алкивиад

(ок. 450 - 404 гг. до н.э.) афинский политик и полководец У Алкивиада была собака, удивительно красивая, которая обошлась ему в семьдесят мин, и он приказал отрубить ей хвост, служивший животному главным украшением. Друзья были недовольны его поступком и рассказывали Алкивиаду, что все жалеют собаку и бранят хозяина, но тот лишь улыбнулся в ответ и сказал: «Что же, все складывается так, как я хочу. А хочу я, чтобы афиняне болтали именно об этом, - иначе как бы они не сказали обо мне чего-нибудь похуже!» Когда он (Алкивиад) пришел однажды к Периклу, ему сказали: «Он занят: обдумывает, как дать отчет афинянам». Алкивиад сказал: «Лучше бы он подумал, как не давать им никакого отчета». Вызванный из Сицилии в Афины по уголовному обвинению, он (Алкивиад) скрылся бегством, сказавши, что нелепо спасаться от приговора, когда можно спастись от суда. Прослышав, что его с товарищами приговорили к смерти, он (Алкивиад) воскликнул: «Так покажем им, что мы еще живы!» - и, перейдя на сторону лакедемонян, он поднял против афинян Декелейскую войну.

(Источник: «Афоризмы. Золотой фонд мудрости.» Еремишин О. - М.: Просвещение; 2006.)

Сводная энциклопедия афоризмов . Академик . 2011 .

Смотреть что такое "Алкивиад" в других словарях:

Др. греч. Ἀλκιβιάδης … Википедия

Алкивиад - Алкивиад. Алкивиад. Алкивиад (. до н.э.) афинский политический деятель и полководец. После смерти отца Клиния воспитывался своим дядей Периклом. Несмотря на то, что воспитанием его занимался Сократ, Алкивиад не смог сдерживать своего… … Энциклопедический словарь «Всемирная история»

А, муж. Стар. редк.Отч.: Алкивиадович, Алкивиадовна.Происхождение: (От греч. alke мужество, храбрость и bia сила.)Именины: 29 авг. Словарь личных имён. Алкивиад а, м. Стар. редк. Отч.: Алкивиадович, Алкивиадовна. [От греч. alkē мужество,… … Словарь личных имен

- (греч. AlkibiadhV) один из замечательнейших афинскихгосударственных людей и полководцев, сын Клиния и Дейномахи, род. вАфинах 451 г. до Р. X. Потеряв в битве при Коронее (447) отца, онвоспитывался затем в доме своего родственника, знаменитого… … Энциклопедия Брокгауза и Ефрона

Современная энциклопедия

- (ок. 450 404 до н. э.) афинский стратег с 421 (неоднократно) в период Пелопоннесской войны. Организовал в 415 экспедицию против Сиракуз, затем перешел на сторону Спарты, предложив план ведения войны против Афин, позднее бежал в Персию.… … Большой Энциклопедический словарь

- (Alcibiades, Αλχιβίαδης). Афинский полководец, род. в 450 г. до Р. X. Он отличался красотой, талантами и богатством, но также безграничным легкомыслием, своенравием и склонностью к развратной жизни. Сократ пытался исправить юношу, но… … Энциклопедия мифологии

Алкивиад - (Alcibiades) (ок. 450 404 до н.э.), полководец Афин в Пелопоннесской войне. Проиграл спартанцам сражение на суше при Мантинее (418); затем А. был одним из команд, экспедицией на Сицилию (415 7 413), окончившейся неудачей. Его обвинили в… … Всемирная история

Алкивиад - (около 450 404 до нашей эры), афинский политик и полководец. Воспитанник Перикла, ученик Сократа. В период Пелопоннесской войны с 421 (неоднократно) стратег, создатель антиспартанской коалиции. Затем перешел на сторону Спарты. Поддерживал в 411… … Иллюстрированный энциклопедический словарь

- (ок. 450 404 до н.э.), афинский государственный и военный деятель. Аристократ по происхождению, после смерти отца Клиния Алкивиад воспитывался в доме своего опекуна Перикла. В юности сблизился с Сократом и был его учеником (это сослужило Сократу… … Энциклопедия Кольера

Книги

• Диалоги. Том 1. Феаг, Первый Алкивиад, Второй Алкивиад, ион, Лахес, Хармид, Лизис , Платон. В настоящее издание включены диалоги Платона в переводе и с комментариями выдающегося русского философа, знатока греческой философии Вл. С. Соловьева. Данный том включает в себя наиболее…
• Диалоги Феаг Первый Алкивиад Второй Алкивиад Ион Лахес , Платон. В настоящее издание включены диалоги Платона в переводе и с комментариями выдающегося русского философа, знатока греческой философии Вл. С. Соловьева.. Данный том включает в себя наиболее…